Название: «Что-нибудь особенное».
Автор:  Sotha Sil (Saito Sigure)
Бета:  Siimes
Фэндом: Loveless.
Пейринг: Нацуо/Йоджи.
Жанр: Romance, drama, humor. POV Нацуо.
Рейтинг: PG-15.
Размер: Миди (13 368 слов).
Саммари: У Зеро очень противоречивые отношения с некоторыми видами транспорта.
Дисклеймер: Персонажи и вселенная Loveless принадлежат Коге Юн.
Предупреждение: Преканон, постканон, доля ООС, обсценная лексика.
Примечания: Сюмбун-но хи (день весеннего равноденствия, 21 марта) - государственный праздник, в который принято навещать могилы погибших родственников.
От автора: Подарок для  Vida_Winter, моей почётной музы. Забирай, владей, вдохновляй автора и дальше =) А то чего Бойцы без Жертв навыдумывают? Да ничего.
Спасибо бете за полные штаны терпения и  <Aoyagi Ritsuka> за плодотворное обсуждение сюжета.
Слово-ключ: Такси.





читать дальше***
- Юйко, правда или желание? – мелкий Аояги сделал страшно серьёзное лицо, одарив единственную девчонку в нашей компании этаким всезнающим взглядом. Впечатление портил только Соби, улёгшийся башкой к нему на колени. Болтушка Хаватари тут же покосилась на Яёя, у которого отчётливо алели кончики ушей. Мироздание, еще со школы спихивающее этих двоих друг на друга, добилось своего, и полвека не прошло. Помню, когда мы узнали, Агацума настолько облегчённо выдохнул, что у нас с тобой рты пооткрывались – неужели и вправду Рицку к Юйко ревновал? По-моему, логичнее было бы ревновать мелкого к Канту. У того против нашей единственной дамы шансов насчитывалось вдвое больше. Зря, что ли, Аояги дрыхнет с книжкой под подушкой? Как есть, от большой любви.
Нелюбимые сегодня с самого утра никак не расцепятся: мы все вшестером ездили на кладбище, чтобы Рицка смог навестить мать. Не то, чтобы он сильно горевал, пять лет уже прошло, как Мисаки умерла. Но Агацума всё равно вел себя вдвойне предупредительно. Мелкий от такого обычно бесился, но в Сюмбун-но хи всё немного другое: и люди, и звери, и даже погода за окном.
Стукнула оконная рама, и в узкую, на два пальца, щель потянуло одуряющей мартовской прохладой. Едва уловимо, тонко пахло только что распустившейся сакурой – в парке через улицу который день цвело так, словно на землю опустился сказочный город. Мощеные дорожки были усыпаны белым, почти как зимой, но только приглядись, и заметишь – это не снег под ногами, а осыпавшиеся за ночь бледно-розовые лепестки. Ступить жалко. Я не романтик, но всё равно. Весной даже столб фонарный, и тот как будто ото сна очнулся, а про людей и говорить нечего.
- Желание, - поколебавшись, отозвалась Юйко.
Я хмыкнул и побулькал шампанским на дне сколотой поверху чашки, которую, назло всем приметам, никак не собирался выбрасывать. В голове царил благостный беспорядок. Надраться дорогущего брюта, когда все нормальные люди ходят по храмам и разносят цветы на могилы мёртвых родственников, это была хорошая идея. Жан-Поль, твой бывший однокурсник, с которым я имею привычку собачиться при каждом разговоре, как раз облагодетельствовал старых друзей очередной посылкой, так что даже тратиться особо не пришлось. Я всегда говорил, что у ушлого французика голова на месте, но представления о жизни очень превратные, по-моему, задабривать бутылкой - дурной тон. Что, впрочем, не мешало мне к этой бутылке прикладываться, совместно со всеми и в порядке очереди, естественно.
- Запрись в туалете и спой гимн нашей старой школы. Помнишь? – Юйко заулыбалась, кивнула и, поставив на пол пустую кружку, вышла из комнаты.
Ты бессовестно заржал и приготовился дирижировать двери сортира, на которой висела репродукция брюссельского писающего мальчика. Яёй удивлённо моргнул, нахмурился и вопросительно посмотрел в сторону Нелюбимых. Правильно, как бы эти двое не дружили, но нетрезвым он мелкого вряд ли видел. Рицка обычно воротит нос от любого пойла, что крепче кефира: репутация – страшная штука. Но в Сюмбун-но хи всё немного другое.
Я отхлебнул из чашки. Маленькие пузырьки зашептались прямо во рту, шумно лопаясь, пощипывая язык и дуря голову напрочь. Ты сидел рядом, верхом на пухлой диванной подушке, и вдохновенно махал руками в такт нетвердой мелодии из туалета. Завтра будешь хмуриться и спрашивать, как вел себя накануне, не натворил ли чего. Сердиться примешься. Я, улыбнувшись в чашку так, чтобы никто не заметил, поймал торчащий зелёный вихор, погладил и отпустил. Скажу, мол, нормально, Йоджи, ничего такого. По Связи лениво, сонно текли невидимые струйки Силы, от них становилось томно и тепло. По балконным перилам скакала шустрая желтопузая синица, посвистывая что-то, наклоняя башку то в одну сторону, то в другую. Знай себе пялилась в окно, как в телевизор. Прохладные половицы под ладонью нагревались - только задень. Закатное, розово-жёлто-голубое небо с перистыми расцвеченными облаками неторопливо темнело, наливалось фиолетовым. Весенние сумерки медленно и едва заметно опускались откуда-то свысока, укрывая город как плотный тюль. На улице стрекотали цикады – обязательные спутники каждой весны. Эти нелепые насекомыши всегда будили во мне глупую иррациональную веру в колесо Сансары, которое вертит всеми жизнями сразу. Зря, что ли, слышатся в мерном суховатом стрёкоте человеческие голоса?
Юйко вернулась, смущенная, но довольная своей простенькой песенкой. Она уселась на мягкий ковёр, сложила ладошки на колени и с улыбкой оглядела круг, выбирая следующую жертву. Ты, лениво потянувшись, пристроился затылком на край кровати, с довольным вздохом запуская руки под свёрнутое в несколько раз одеяло. Лицо у тебя сделалось практически блаженным – наверняка под одеялом было прохладно. От шампанского всегда ладони горят, так и охота сунуть их куда-нибудь или прижать к чему-то. Я невольно засмотрелся – я всегда засматриваюсь, когда ты потягиваешься так красиво, напоказ – и тут же встретил очень пристальный, очень распутный взгляд. Благо из такого положения никто кроме меня его не видел. Связь зазвенела, потянула, как поводок, хотя пользоваться ею сейчас было вовсе необязательно, я же не слепой. И не железный. Ты меня уже полдня публично дразнишь.
- Нацу-кун?
- А? – я встрепенулся, поворачиваясь к Юйко. Ну, точно, мы же играем всё ещё. Со стороны Нелюбимых послышался негромкий смешок Агацумы и Рицкино: «Слюни подбери». Ты, валяясь головой на мягком, злонамеренно тыкал меня коленом в бок. Нарывался.
- Правда или желание? – девчоночьи глаза заблестели весело и заговорщически. Хаватари, не смотря на свой добродушный характер, с детства обладала потрясающей способностью ставить оппонента в тупик, без задней мысли, но тем не менее. И по мере взросления у неё это выходило всё успешнее – естественно, с потерей ушей набор тем для болтовни, как правило, разрастается в геометрической прогрессии. Ей однажды даже Агацуму удалось в краску вогнать, куда уж нам, простым смертным.
- Правда, - по-моему, выбор был очевиден. Лаять под кроватью или звонить Жан-Полю и признаваться ему в любви никак не хотелось. Или ещё чего такого. Игристые вина иногда делают с женщинами страшные вещи. Я до смерти буду помнить тот день, когда эта святая простота, обдув нас в карты, велела тебе раздеваться. И глазом не моргнула даже. Челюстями тогда об пол грохнули все, включая обоих Нелюбимых, а у них выдержка боевая. Слава ками, под внимательным взглядом Яёя она добавила «до трусов», а то нашу горемычную компанию настиг бы массовый разрыв сердца. Нет, я вообще-то не ханжа и никогда им не был. Да и ты тоже. И люди мы все давно уже взрослые. Но Юйко всегда казалась стеснительной разноцветной мультяшкой с двумя хвостами и заколками-зайцами. Думаю, в один прекрасный день ей просто надоело, что даже мы принимаем её за мелкую, вот она и решила продемонстрировать обратное. Вышло весьма наглядно.
- Нацу-кун, скажи, а у вас с Йоджи случалось что-нибудь особенное… в такси?
Я моргнул. Ты моментально завозился, укладываясь щекой на одеяло, и с вопросительно-нежной улыбкой уставился на меня. Впрочем, улыбка эта ничуть не отменяла толпу особенно гадких чертей, заплясавших Тумбу-Юмбу в светло-карих прищуренных глазищах. Ты только что хорошенько навалялся, так что стал художественно лохматым: одна светлая прядь бесстыдно залезла в рот, на скулах выступил лёгкий, говорящий сам за себя румянец. Вот же блин.
- Такси? Хм…
Вообще-то я не люблю такси. Всё равно, что костыль у калеки за деньги попросить – сам себя безногим чувствуешь. Автобусы вот люблю, да, особенно вечером и тогда, когда торопиться не надо. Сел куда-нибудь в угол, подальше от любопытных пассажиров, и едешь. От тебя не зависит, через сколько времени вы доберётесь до места, так что можно не думать об этом. Вечером в автобусе становишься точкой в пространстве, предоставленный сам себе, один на один с меняющимися за окном улицами.
Раньше, когда ты учился в университете, я любил так кататься вечерами, благо снимал квартиру на самой окраине Токио, почти за городом. Теперь мы перебрались поближе к активной жизни, и сейчас не особенно поездишь – в районе центра весь транспорт людьми, как селёдками, упихан. Даром, что метро есть. Но это не страшно, мне не с чего теперь кататься.
Ты опять завертелся и устроил на мои колени ногу в синем полосатом носке. Я, думая о своём, по привычке принялся массажировать ступню – частенько так делаю, знаю, что у Жертвы вечно ноги устают. Ну и урчишь ты от этого классно, как будто Нагиса-сенсей тебе голосовые связки от кошки вставила. Хотя, кто её разберёт, может и вправду вставила.
Сколько раз мы с тобой ездили на такси, можно по пальцам одной руки пересчитать. Был случай с полудохлым Соби, когда тот усиленно марал кровищей салон, а Аояги-младшего на заднем сиденье колотило, как липку. Нам даже пришлось поприставать, чтобы он по дороге со страху не сдурел. Но Юйко, совершенно очевидно, имела ввиду другие особенные происшествия.
Я незаметно пощекотал полосатую пятку, ступня съёжилась, а в бок чувствительно ткнулся острый локоть.
Так получилось, что первая наша поездка совпала с первым выездом за пределы Семи Лун.

***
Стояла июльская жара, в лаборатории Нагисы-сенсей как обычно пахло таблетками. Только от зноя за окном запах становился вдвойне невыносимым. Я не любил лабораторию – там меня обычно пристёгивали к кушетке и копались то в голове, то ещё где. Мне, конечно, не было больно, но я всегда предпочитал баловаться спёртыми скальпелями самостоятельно, без посторонней помощи. Одно примиряло с необходимостью часами пялиться в потолочную побелку: если Нагиса-сенсей сделает меня достаточно хорошим, то тебя, Йоджи, не отдадут другому Бойцу. Вернее, не попытаются. Отдать-то точно не отдадут, потому что тогда я их убью. Это несложно, я научился на мышах и кроликах.
В углу пищали перегревшиеся аппараты, готовые вот-вот испустить дух – кондиционеры не справлялись и со дня на день их должны были заменить, иначе куча дорогущих агрегатов просто сдохнет. Мы сидели на кушетке в обнимку. Ты почти спал, громко сопя мне в ухо и маясь от жары, которой не мог почувствовать. Я тоже не мог, но всё тело стало какое-то непослушное. Это злило. Мне всё время хотелось тебя трогать – нас познакомили всего месяц назад, так что до сих пор не верилось, что это правда, что ты, такое сокровище, и есть моя Жертва. Хотя, Нагиса-сенсей всё время говорила: «Йоджи уникальный!» – как будто без неё непонятно – и если я не буду стараться, то она тебя заберёт. Пусть только попробует.
- Рицу! – сенсей шумела и топала ногами перед экраном во всю стену, на котором виднелся чей-то чужой кабинет, компьютер и дядька в очках, видимо, хозяин. Лицо у него было донельзя постное. Я слышал про Минами Рицу от парней из Школы, но сам его не видел ни разу. Оказывается, рожа у директора очень красноречивая – будто чего протухшего наелся. Или это жара?
- Уймись, Нагиса. Будь добра, держи своих монстров в клетке.
Я погладил твой уложенный колечком на подушке хвост и задумался. Оказывается, Нагиса-сенсей ещё кого-то разводит. Вот бы посмотреть на этих монстров… они наверняка ух какие стрёмные! Потом можно будет первоклашек пугать. Они лаборатории до обморока боятся - в ней, типа, эксперименты на людях ставят. Враки, нету тут никого, мы только. Ну и, видимо, монстры ещё где-то.
- Да как у тебя вообще язык поворачивается? - зашипела Нагиса-сенсей прямо в экран, Рицу на том конце досадливо поморщился.
- Я называю вещи своими именами. Твои эксперименты противоестественны, Нагиса. Вчера эти двое взорвали раздевалку в спортзале. Знаешь, что они сказали, когда Акагичи-сенсей спросил их, зачем? Чтобы проверить, больно ли это, когда на тебя падает потолок. Ты представляешь, сколько денег нужно, чтобы заделать дыру в крыше?
- Но…
- Никаких но. Хочешь, чтобы я утопил их в формалине, можешь привести обоих ко мне. Я с радостью за ними присмотрю, пока ты катаешься по портнихам.
Экран мигнул и потух. Я нахмурился. Вообще-то это мы вчера взорвали раздевалку. Получается, что монстры, про которых говорил Рицу, тоже мы? Не понимаю. По-моему, любой, у кого есть Сила, должен знать свои возможности. Я, по крайней мере, всегда хотел вычислить, где предел нашей сопротивляемости к боли. А оказалось, что тебе тоже интересно. Ну, мы и решили поставить эксперимент, чтобы потом лучше драться. Нас сделали, чтобы драться. Вдруг сломают, если не будем? Сперва мы хотели взорвать гараж, но там стояла синяя Ауди Наны-сан, а Нана-сан нам нравится. Она никогда не кричит, разрешает играть в приставку и есть печенье. Мы с тобой собирались пойти к ней в гости после завтрака и даже не кормили кашей кактус в фойе. Но оказалось, что её услали на какую-то встречу. Поэтому Нагиса-сенсей не знает, что делать – ей тоже хочется съездить в город, какая-то женщина шьет для неё новое платье.
- Нацу, это он про нас, да?
- Нет, Йоджи, он шутит, наверное.
На самом деле, директор, скорее всего, пошутил. Не верю, что раньше никто ничего такого не пробовал.
- Двенадцать! – Нагиса-сенсей мельком взглянула на часы и заметалась по лаборатории, роясь в реактивах, каких-то железных штуках и бумажных кучах, чтобы найти закопанный под ними мобильник.
Я вздохнул. Кажется, нас до вечера одних оставят. Правда, и тут есть плюс: сенсей может забыть запереть комнату. Она иногда забывает. Тогда мы сходим погулять, поищем монстров, вдруг они на самом деле есть? Или даже, стащим одного – тебе нравится всякая живность.
- Собирайтесь, - Нагиса-сенсей возникла над нами, как упёршая руки в боки статуя, такая же важная и многозначительная. Правда, один хвост у неё был выше другого, наверное, она нашла телефон под столом. Нет, это не мы спрятали, это она сама его туда сперва уронила, а потом ещё пнула подальше. Мы видели, но нас ведь никто не спросил.
- А? – ты поднял сонное лицо и посмотрел вверх. На щеке отпечатались полосы от моего воротника.
- Собирайтесь, говорю. Поедем вместе. Надо вас к людям приучать, а то скоро одичаете совсем, - она хмурилась и разглядывала нас с высоты своего роста, как будто мы вот-вот посинеем и отрастим рога. Я видел таких рогатых по телику. Они называются демоны.
- Ой, Нацу, - ты встрепенулся, заулыбался широко, радостно, и запрыгал, прямо сидя на кушетке. Солнечный луч гладил тебя по зелёной макушке, как, наверное, могла бы погладить мама. – Мы в город поедем, здорово, да?
А потом добавил шёпотом, как будто выдал самый заветный секрет:
- Там конфеты продают.
- И шоколад, и печенье, - так же едва слышно ответил я, любуясь пушистыми кошачьими ушами, светлыми, подвижными – вот сейчас они возбужденно встали торчком. И хвост заметался туда-сюда. А что, мало ли. Нервную Нагису мы, вроде бы, не бесим сегодня, вдруг на самом деле купит чего. Вообще-то можно было украсть денег у старших, но, кажется, тебе не очень нравится воровать. Ты не ругаешься, просто делаешь безрадостное лицо.
- Где ваша обувь? Опять раскидали?
- Она там, - ты свесился с кушетки так, что на ровном месте остались только ноги и пятая точка. Хвост напряжённо замер в воздухе, как меховой шлагбаум. Так и хотелось схватить, но пришлось удержаться – испугаешься еще, рухнешь носом в пол.
- Давайте живо, машина скоро придёт. Чего расселся, Нацуо?
Я слез с кушетки и принялся искать сандалии, которые ты специально спрятал, приучая меня к порядку – мол, чтобы не бросал где попало. Еще надо будет медведя взять, у него в животе карман, а там - рогатка. Старшие говорили, что улицы опасны, а с обычными людьми в Системе не подерёшься, но это ничего, я тебя и без заклинаний защищу. Нагисе скажу, что Кума-сан тоже хочет покататься. За спиной нудело привычное «шевелись, а то заменю», но я знал – сейчас сенсей просто так ворчит, по привычке. Она при тебе никогда не говорит всерьез, не хочет расстраивать. Ты ей нравишься. И мне нравишься.
Коридоры Школы были на редкость пустые и светлые. В воздухе медленно и важно кружилась пыль, здорово заметная на солнце. Она походила на жуков, только очень-очень маленьких. Народ разъехался по домам на выходные, а те, кто остался, сидели в общежитии и пережидали жару. Говорят, в полдень тяжелее всего. Не знаю, может, врут. В любом случае, скоро все уйдут на каникулы и будут спокойно прикладывать дома к головам мокрые тряпки, зеленея, закатывая глаза и приговаривая: «Всё, больше не могу!». Нагиса-сенсей всегда так делает.
Мы шли рядышком, глазея по сторонам и вынужденно держа в поле зрения пышный ярко-фиолетовый подол с оборочками. Сверху на нём красовался здоровенный бант, который так и тянуло дёрнуть. Но лучше не стоило. Я лениво считал темно-красные мраморные квадраты на полу, только выходило из рук вон плохо – ты о чем-то думал, и Связь беспокоилась: сильно, неприятно. Можно было с лёгкостью представить, что один из внутренних органов вдруг оторвался и ползает в теле вверх-вниз. Как «Чужой» из фильма, честное слово. Я нахмурился, осторожно пожал худую ладонь – чтобы успокоить тебя немного, но не вышло. Ты вдруг встал, как вкопанный, весь задрожал, кинул отчаянный взгляд сперва на меня, а потом Нагисе-сенсей в спину. И заревел. Громко, на весь коридор и ещё на пару соседних. Прижав кошачьи уши, роняя большущие горестные слёзы и тут же размазывая их по щекам упрямо сжатыми маленькими кулаками. Как я перепугался – словами не описать! Только что всё было не то, чтобы отлично, но вполне ничего, а тут вдруг тебе так поплохело, как от заклинания… Сенсей, конечно, сразу же бросила важно вышагивать на своих каблучищах-ходулях, и мигом очутилась возле нас. Засуетилась, мол, что случилось, чего это её любимое изобретение ревмя ревёт. Не совру – я сам с замиранием сердца ждал ответа. Это очень страшно, когда Жертве плохо. Сразу хочется бежать и сделать что-нибудь. И вдвойне страшнее, если понятия не имеешь, что. Я подошёл ближе, ткнулся носом в светлые волосы, чуть выше уха, и так и замер, стоя почти вплотную, почти в обнимку. Тут-то тебя и прорвало.
- Я ми-и-и-ишку забы-ы-ы-ы-ыл… - зарыдал ты так, как будто остался без Бойца, еды и крыши над пушистой башкой. Нагиса-сенсей аж руками всплеснула, с явной досадой косясь на часы – машина нас уже, видимо, ждала.
- Йоджи, пусть тот мишка отдохнёт, а Нацуо с тобой поделится, - и зыркнула настолько грозно, как будто кто-то сейчас возражать начнет. Пришлось состроить ей рожу, хорошенько высунув язык. Вчера мы тоже так высовывали, по очереди, и нас обоих стошнило на стол.
- Держи! Кума-сан хочет быть у тебя, - я протянул своего шитого-перешитого, но всё равно самого классного медведя. Наличие рогатки в пузе у Кумы делало его еще лучше.
- Мне нужен мо-о-о-о-ой…
Нагиса-сенсей покосилась на запертые двери соседнего кабинета, толстые, деревянные, с какими-то блестящими полосами и надписью «секретариат». Видимо, ей не очень хотелось, чтобы оттуда кто-то вышел. После разговора с Рицу она вообще какая-то странная стала.
- Ну хорошо, - ещё раз бросив беглый взгляд на часы, сенсей вытащила из розовой китти-сумки связку ключей. – Сбегай за мишкой, только быстрее. Мы с Нацуо ждём у ворот. Обоих сразу не пущу, опять погром устроите.
Ты кое-как утёрся, смаргивая остатки слез, мокрые ресницы забавно склеились - шмыгнул носом и, кивнув, взял ключи. Я чувствовал по Связи нечто сродни удовлетворению с примесью еще чего-то непонятного. Странно, неужели Кума-сан так плох?
- Пошли, - Нагиса-сенсей цапнула меня за руку, пришлось тащиться следом. Хотя лучше бы мы вместе вернулись. Во-первых, мне до сих пор неспокойно, если ты непонятно где. В книжках пишут, что это «синдром необходимости», у всех Пар поначалу бывает, он неконтролируемый. Но книжки, конечно, врут. Синдром – это болезнь, а ты не болезнь. Ты подарок. Ну и, во-вторых… Не нравится мне всё это. Кажется, что-то будет. Связь напряглась, как перед дракой.
За спиной слышался и без того негромкий удаляющийся топот, металлическое звяканье ключей и шум воды из внутреннего двора. Дядька Акагичи, смуглый, лысоватый, не очень приятный тип, в это время гнал дежурных мыть всякие спортивные прибамбасы.
Мы вышли за ворота Школы, минуя квёлого охранника, который не то разгадывал кроссворд в газете, не то просто ею обмахивался. Лицо у него было мокрое, усталое, невыразительное. Странно, неужели обычным людям настолько дурно от жары? Слабаки, честное слово. Нагиса-сенсей, таща меня за собой, протопала какой-то вихляющей походкой к большой и чёрной, страшно здоровской машине. Наверное, такая стоила много денег. За рулём сидел улыбчивый пожилой мужчина, неуловимо похожий на Нану-сан: не лицом, не поведением, чем-то другим, трудно объяснимым. Бывают люди, которые в лужу наступят, а всё равно как будто не замарались, и это не кажется подозрительным – вот так примерно. Завидев нас, водитель закивал, мол, садитесь. Сенсей открыла дверцу и велела мне лезть внутрь, а сама осталась тебя высматривать: не бежишь ли уже. Я на четвереньках отполз к противоположному окну. В машине что-то гудело и дуло, как будто в ней стоял вентилятор. Интересно…
- Прохладно, да? – в зеркало на меня поглядели чужие добрые глаза. Не зная, что ответить, я кивнул. Летом слово «прохладно» означало нечто приятное, это мы выяснили опытным путём. Ну а сидеть на большом темно-сером мягком диване оказалось на самом деле приятно. Вот бы ещё ты вернулся поскорее. Водитель улыбнулся:
– Кондиционер в жару – дело хорошее.
Значит, тут тоже кондиционер, как в лаборатории. Я покачал головой и поёрзал, краешком глаза заглядывая за водительское кресло, где на приборной панели имелась куча всего притягательного. Мы раньше никогда не ездили в настоящей машине, но на приставке в гонки играли. Так вот, это было куда круче приставки. Правда, жалко, руками не потрогаешь – Нагиса-сенсей разорётся. Я в волнении вгляделся за окно. Тебе просто обязаны понравиться все эти штуковины.
Судя по тому, что Связь замолкла, медведь нашелся. Непонятно, правда, чем Кума-сан хуже… Но мало ли, вдруг у твоего в животе тоже секрет спрятан. Надо спросить. Не может же быть такого, чтобы ты не рассказал!
- Ну наконец-то, - сенсей, быстро переступив с ноги на ногу, постучала по асфальту своим устрашающим каблуком. Могу поспорить, она сморщилась и губы поджала так, как будто собиралась сказать длинное «фи-и-и-и». – Вы меня скоро разорите, мальчики.
На мой взгляд, претензии звучали странно. Сама нас сделала, так и не жалуйся теперь.
Ты появился во дворе, маленьким гоночным болидом выруливая из-за угла тренерской. Даже пыль на повороте поднял, теперь, наверное, песка полные носки. Зато медведь был тут же, залатанный, прямо как мой. Это оттого, что ты с ним раньше в доктора играл: сперва разрезал ему поролоновую голову, потом сшивал большой иголкой и иногда уколы ставил. Правда, не так давно тебе разонравилась эта игра, не знаю почему. Вообще ты в последнюю неделю стал какой-то другой, настороженный, думаешь постоянно. Я однажды спросил: о чем? Но ответа так и не дождался.
- Извините, - ты покаянно улыбнулся, крепко обнимая игрушку, и, отряхнув истоптанные голубые сандалеты, шустро заполз ко мне на заднее сиденье. Нагиса-сенсей, что-то негромко проворчав, захлопнула нашу дверцу, а сама уселась вперёд и жеманно поправила пышный подол нарядного фиолетового платья. Потом назвала какой-то незнакомый адрес, строго поглядела назад через зеркало – вдруг мы решим порисовать на стекле.
- Славные у вас ребятишки, - заметил водитель, заводя мотор.
- Да уж, - тщательно причёсанный кудрявый хвост, тот который был виден из-за спинки кресла, дернулся пару раз, как если бы Нагиса скептически покачала головой. Я незаметно посмотрел на тебя, делая вид, что чищу лапы Куме-сану. Если разглядывать открыто, ты удивлённо улыбнёшься и спросишь: «Нацу?», а то и вовсе обниматься полезешь. Я люблю обниматься, но сперва мне хочется понять, что же такое происходит.
- Нагиса-сенсей… - сделав виноватое лицо, ты протянул между кресел связку ключей с красивым брелоком-картинкой. Рука неуверенно замерла над бардачком, но почему-то мне казалось, что это всего лишь притворство. По салону медленной тяжелой волной расплывалась Сила, но ощущал её почему-то один я, хотя наша вынужденная воспитательница должна была встрепенуться сразу же. Она очень чувствительная к таким делам – с нами нельзя по-другому.
- Что опять, Йоджи? - неохотно откликнулась Нагиса, забирая ключи.
- Помните, мы вчера ходили в гости к Нане-сан, и она нам конфет подарила? Вы их в сумку убрали, сказали, что перед ужином нельзя, иначе мы есть не станем. А потом вы про них забыли, так что они до сих пор в сумке, - ты робко потупился. У меня аж рот сам собой раскрылся. Вчера мы не были у Наны-сан, а весь день проторчали в кустах, наблюдая, как Акагичи и еще куча народу устраивают свару из-за дыры в потолке. Я хотел было дернуть тебя за рукав, мол, ты чего, Йоджи, но не смог пошевелиться. «Сиди и молчи», - шикнул ты едва слышно. Это был приказ. Неожиданный и обидный.
- Помню, - послышалось с переднего сиденья.
- Можно мне одну? Мы не обедали, я голодный.
- Конечно, найди сам, в кармашке, - Нагиса-сенсей, к моему изумлению, протянула тебе свою жуткую розовую сумку в виде кошачьей головы. В здравом уме она бы этот ужас из рук не выпустила. Получается, что ты её заставил. Но как? Я слышал, что гипнозу учат Бойцов, и то только в старших классах. Хотя поговаривали, что кто-то из Жертв тоже умел, но тот, кажется, был совсем уникум, так что он не в счёт. Сплошные секреты. Я надулся. Если бы меня чему-то такому научили, ты бы об этом первый узнал.
- Это вы зря ребят без обеда оставили, - доверительно сообщил водитель, а солнце задорно блеснуло мелкими белыми пуговицами его рубашки. – Мальчишки, если их не кормить, слабыми вырастают.
Сенсей неопределенно пожала плечами и отвернулась к окну, за которым появлялись из ниоткуда и исчезали в никуда высокие мохнатые лиственницы. Она всегда терпеть не могла, когда кто-то начинал ей выговаривать. Ты, с минуту прошуршав содержимым китти-сумки, довольно выпрямил плечи и вернул её владелице:
- Спасибо.
- Фантики на пол не кидайте, - Нагиса устроила тряпичную кошачью башку себе на колени.
- Мы не будем, сенсей, мы Куме-сану в живот положим, правда, Нацу?
Я кивнул, конечно. А что оставалось-то, если не кивнуть? На деле не было никаких конфет, не было фантиков. Мне до рези в здоровом глазу хотелось уставиться в окно, чтобы разглядеть там огромные деревья, коричнево-зелеными рядами стоящие у дороги и мелкие шустрые камешки, врассыпную летевшие из-под колёс. Возможно, лучше было остаться дома и напихать сухих земляных комьев в ящики для теннисных мячей. То-то завхоз обрадовался бы. У него вечно работы летом нет. Ходит и ноет: «Что мне здесь делать в такую жару?». Вот, занятие… Или, на худой конец, просто перед телевизором посидеть, вдруг там чего хорошего покажут? В прошлый раз шёл классный фильм про войну и двух друзей-лётчиков. По-моему, самолёты – это круто. И зря авторы решили туда женщину воткнуть, она там лишняя была от начала и до самых титров.
- Нацу… Обиделся, да? – маленькая подрагивающая ладонь легла мне на колено. Голос у тебя звучал тихо и расстроенно.
- Не-а, - я, проглатывая какую-то противную мысль, отвернулся от окна и постарался улыбнуться. Получилось, как ни странно, даже вполне себе от души. Наверное, потому, что лицом ты стал похож на зверька, которого из норы прогнали. Побледнел весь - от напряжения, брови свёл не то сердито, не то печально. Тебе не хотелось ссориться. Мне тоже не хотелось, чего уж отпираться.
- Ты только не обижайся, ладно? – складка между тонких бровей сделалась глубже. – Я тебе всё-всё расскажу, только не сейчас. Когда приедем. Можно я полежу немного? Спать очень хочется.
Я потянул тебя за худую руку, и ты, рвано выдохнув, лёг мне на колени. Потом уткнулся носом в живот и зашептал что-то глупое, извинительное: неслышно почти, едва шевеля губами. Похоже, то, что ты тут учинил, потребовало слишком много силы. Переоценил себя, дурак-Йоджи, фигню какую-то устроил и молчок. Как обычно. Но я тебе поверил. Кому, если не тебе? Дядькам в белых халатах, которые мне вместе с Нагисой мозги трясут? Да уж, конечно.
- Болтай больше, - я, сам не понимая, куда деваться от этих глупостей, которые звучат мне в пузо, положил одну ладонь тебе на бок, а второй принялся гладить пушистые, светло-зелёные, безвольно поникшие кошачьи уши. Когда вырастем, я их заберу. А остальные пусть думают, что хотят.
Ты уснул быстро. Неудивительно – негромкий мерный гул мотора и долгая езда усыпили бы кого угодно. Я и сам вчерашнюю ночь вертелся туда-сюда по мятой простыне непонятно отчего. Так что сидя в машине, был мысленно согласен к тебе присоединиться. Но не смог. Смутная тревога не давала закрыть глаза и посмотреть во сне самолёты. Вообще-то, я даже расслабиться толком не сумел весь этот час, пока мы катили сперва по ровному тракту пригорода, а потом свернули так, что впереди, как черти из мешка, выскочили огромные – ни одним словом не опишешь – городские многоэтажки. Залюбоваться бы этакими громадинами, да не хотелось. На плече вовсю чесалось Имя, так что впору было его щеткой поскрести. Я не шевелился. Даже не вздохнул лишнего разу, кажется. Ты сопел во сне, щекоча мне кожу мерными вдохами-выдохами, я чувствовал их через одежду. И думал, как это хорошо, когда к бледным щекам и к посеревшим от сильной усталости губам возвращается цвет. Надо будет выторговать у старших диск с тем фильмом про лётчиков. Тебе понравится. В прошлый раз я один его смотрел, пока ты скакал на кровати в наушниках и чуть только не плясал там под группу с непроизносимым гайдзинским названием. Сделал из постели осиное гнездо… Я нахмурился. Что же ты затеял, глупый?
Машина подъехала к небольшому дому, спрятавшемуся за деревянной оградой с красивым рисунком. Она делилась надвое выкрашенными в красный цвет воротами, на которых была прибита табличка «Уэками». Я пощекотал тебя по носу, ты что-то промычал и неохотно открыл глаза - сонные, слезящиеся. Медведь валялся на полу, под сиденьем. Очень небрежно для того, кто ревел во всю мочь и отказывался с места двигаться без него.
- Приехали?
- Ага.
Ты посерьёзнел, сел резко и прямо, с недетской силой сжав моё колено, шепотом попросил:
- Смотри.
Я проследил тяжелый взгляд, которым, казалось, можно было резать. Связь загудела, низко и утробно, как хищник перед прыжком. Сила, не так давно задремавшая, заново проснулась, щедро напитывая всё вокруг, и меня в первую очередь. Дышать стало тяжело и до дрожи приятно, словно вместо воздуха глотаешь шипучку. И она плещется внутри, переливается. Рукой махни – соседние дома попадают. Ты, Йоджи, иногда становишься очень… опасным. Не для меня, но все же.
Сенсей зевнула, прикрыв рот ладонью, несколько раз моргнула – очевидно, за всю дорогу сон и её чуть не одолел. Таксист, потыкав какие-то кнопки на маленьком экранчике, сказал, сколько мы ему должны. Нагиса кивнула, потянулась к замку сумочки. Ты сощурился и сжал губы в белую полосу. Водитель внезапно рассмеялся очень весёлым смехом, открыл дверцу и вышел на улицу, ни слова не сказав. Глаза у него были пустые. Щелкнула металлическая застёжка на розовой кошачьей голове. Нагиса-сенсей сунула руку внутрь, ища кошелек, но вдруг страшно побледнела – с неё как будто мигом всю краску смыло. Она очень медленно повернулась и безмолвно уставилась на нас. Ты улыбался ей, ласково, но взгляд был страшный. Сенсей вынула из сумки белый крысиный труп.
- Вообще-то я хотел положить морскую свинку, но она умерла от вашего утреннего укола, - буднично сообщил ты. – Вы собирались ставить такие же моему Бойцу.
- Йоджи… - одними губами прошептала наша создательница, на лице у нее был написан глубокий шок. Да что говорить, у меня у самого рот раскрылся. Вот, значит, как. Сенсей всё-таки не врала, когда говорила, что хочет меня заменить. Я застыл. Я думал, это будет не так. Думал, приведут другого Бойца, которого мы непременно победим. Или те дядьки захотят тебя увести, и тогда я им руки-ноги повыдёргиваю. А оказалось, они меня собирались как морскую свинку в клетке. Молча.
- Нагиса-сенсей, вы мне нравитесь, - ты положил свою ладошку поверх дрожащих пальцев, сжимающих мёртвое тельце. – Но Нацу мне нравится больше. Я вам сегодня показал, что умею. Подумайте. Новый Боец может случайно упасть с крыши. Или утонуть в ванной. Или, кто знает… Вдруг он будет любить уколы? Комарик укусит, раз и всё.
Ты тихонько засмеялся, гладя меня по коленке. Имя не просто чувствовалось, оно сдавило плечо железным обручем, как раз таким, какие иногда появлялись в лаборатории. Тебе было страшно – я видел и понимал. Но сказать ничего не мог – язык отнялся. Одно дело храбриться и угрожать неведомой беде в ответ, совсем другое столкнуться с ней и не струсить. Ты не струсил. Если бы не Связь, я бы ни за что не смог представить, насколько тебе жутко.
- Сенсей, я Жертва, у меня не так хорошо получается внушать, но вы ведь не заметили. А что если бы я велел своему Бойцу пригласить на крышу вас? Он бы от этого даже не вспотел.
Нагису передёрнуло. Она представила, да. И как идёт на крышу, слегка раздражённая внезапной игрой, но покорная чужой воле. И как мы едим гамбургеры на одеяле – зачем ещё подниматься туда, если не на пикник? И как она потом шагает через перила ограждения, легко, радостно: «Мальчики, смотрите, как я могу!».
На самом деле ты блефовал, я ещё не умел внушать. Но сидя в машине и слушая, как стучат во рту зубы, я поклялся собственным здоровым глазом, что научусь, и как можно скорее. Ты вцепился в меня, точно в спасательный круг, но на Нагису смотрел неотрывно.
- Я не стал. Вы же нам как мама, - последнее ты сказал уже шёпотом. Кошачьи уши прижались к голове так плотно, как будто их не было. Я забрался на сиденье с ногами и обнял тебя, свою Жертву, своё сокровище, всеми четырьмя конечностями обхватил, как мартышка. Потом зарылся носом в пахнущие чем-то сладким волосы и зажмурился. Я могу так просидеть сутки. И даже больше. Тебя хватило на ещё один вопрос:
- Почему вы хотели убить Нацу?
Нагиса-сенсей не ответила почему. Судя по звукам, она плакала. В воздухе безмятежно плавала сухая летняя пыль. Улыбчивый таксист стоял, запрокинув голову, и любовался солнечными бликами, то появляющимися, то исчезающими в густой листве старой сливы за красивым чужим забором.

***
Сейчас я думаю, что никому из нас троих не надо было этого ответа. Ни сенсею, которая поняла, что сотворила себе на голову не пойми кого, ни нам. Мы просто хотели жить. Не на правах подопытных кроликов, а как люди. И в тот день ты победил, даже не начав драться. После случая с дохлой крысой от нас отстали. Я не помню, что происходило потом. И портниха, и дорога назад, и первый вечер без назойливого присмотра – всё это смешалось в цветную ничего не значащую кашу. Я смотрел на тебя, жадно, не отрываясь, почти не моргая, и не мог насмотреться. Тогда нам было всего по семь лет.
Одно время я задавался вопросом, почему Нагиса-сенсей не попыталась ликвидировать нас за все эти угрозы – она же не могла не понимать, что ты был смертельно серьёзен. А потом сообразил, что эта женщина с катастрофой в мозгах, скорее всего, на самом деле любила тебя. По-своему, как умела. Думаю, спустя много лет мы оба её простили, да и она нас, наверное, тоже. Хотя первое знакомство с внешним миром удалось на славу, ничего не скажешь.
С такси вообще сплошные стрёмные истории. Съездили, что называется, покатались в детстве, положили начало доброй традиции. Вот точно правы те, кто говорил, мол, год по первому дню меряют; только у кого год, а у кого отношения с чужими автомобилями. Я, собственно, поэтому и не люблю такси вызывать – мне нас перенести куда проще и быстрее, дураку ясно. А то, что нельзя… Да всё можно, при желании. Даже на потолке спать. Я читал про одного такого чудака – тот спал. Неудобно, правда, но тут уж дело вкуса. Ты однажды попытался мне объяснить, почему на перемещения запрет стоит, но ничего путного кроме «Школам так удобнее» я не понял. Мало ли, как им там удобнее. Не прибегают с инспекцией, и ладно. А ворчать – пусть сколько угодно ворчат, тем более что мы этим действительно не злоупотребляем. Поначалу, когда мы только ушли из Семи Лун, ты намеревался блюсти все запреты-этикеты, ругался даже, шумел, но после ещё одного происшествия благополучно от них открестился. На мой взгляд, к лучшему.

***
Был февраль. Зима в этом году выдалась чрезвычайно щедрой на сугробы, откуда-то из глубокого черного неба еженощно валило так, словно там запускали огромную снежную турбину. Вот и получалось - засядешь у окна в тёмной комнате, уляжешься щекой на подоконник, представляя себе рабочих в белых комбинезонах, в круглых касках, и почти видишь, как они прохаживаются прямо по воздуху, следя, чтобы добротных узорчатых хлопьев хватило на всю землю. Вообще-то, ты тоже любишь так постоять и посмотреть, особенно, если окно открыто. У тебя сразу делается жутко задумчивое лицо, как будто это только тело лбом в стекло упирается, а душа где-то очень далеко, летает и летает, и непонятно, когда вернётся. В такие моменты можно хоть мебелью грохотать, хоть что – внимания не допросишься.
Нам было по шестнадцать лет, к тому времени мы уже два года как ушли из Школы и успели немного укорениться: обзавелись жильём, имели кое-какие средства к существованию и не бедствовали, как с самого начала. Не то, чтобы удалось обойтись совсем без мухлежа, нет, без него нас бы ни на одну нормальную работу не взяли, но я справедливо считал, что это детали, да и ты соглашался: не воруем, не бомжуем, уже хорошо. А ещё на горизонте периодически вырисовывались Нелюбимые. Кажется, мы подружились даже, как бы невероятно это ни звучало: Зеро - и вдруг друзей заводят. То-то Нагиса-сенсей бы язык проглотила от удивления. Честно говоря, странно всё это было. Жить вдвоем, ходить гулять и на работу, ругаться с соседями из-за протёкших труб, гонять вечерами чаи с мелким Аояги и его Бойцом. И много, много другого, непривычного, настоящего, не такого, как раньше. Я любил нашу новую жизнь, даже когда та красноречиво поворачивалась задом, а уж если она изволила чем другим обернуться – то вообще радовался. Это хорошо, когда никто не стоит над душой, и людям за стенкой невдомёк, что у нас с детства мозги промытые. Воистину, неизвестность – та же свобода.
Я стоял на автобусной остановке, прислонившись спиной к темно-красному железному столбу с наклеенными объявлениями, и разглядывал улицу. В толпе преобладали мамаши с детьми – через дорогу был детский сад, и оттуда шумело, переговаривалось на все лады. Гомон стоял порядочный, но я к нему давно привык – частенько тут остановку подпирать приходится, ты работаешь в книжном магазине рядышком.
Сегодня мы договорились пойти в кино – давно хотели, да всё как-то случая не было, то ты весь по уши деловой, то у нас в зооветеринарном центре мыша какая-нибудь породистая рожать начнет. Смех смехом, а беготни, как будто инопланетяне на крышу сели. Или зайдут под конец дня родительница с ребенком и давай спорить, обрушится им на головы отеческий гнев, если они сейчас кота в дом принесут, или так минует. Слезы обычно, причитания, лишние децибелы… Хлопнут потом дверью, а ты стой с кашей в башке. Тут уж не до кино.
Мимо прокатил разрисованный рекламой автобус. Я зевнул, наблюдая, как на выдохе образуется белое облачко пара. Кажется, нынче морозно. Мелкий с утра звонил, читал сентенцию «о пользе шапок для двух безалаберных идиотов». А чего… у меня капюшон, а тебе я взял, прежде чем сюда собираться. Попрошу надеть. Мы ведь на самом деле не дураки себе вредить, просто не будешь же вечно таскать в кармане чёртов термометр с цифрами, чтобы знать, распогодилось уже, или не совсем.
По правде говоря, я ощущал себя на редкость стрёмно и азартно одновременно. Ты наверняка уже успел почувствовать это по Связи, так что теперь сидишь там между стеллажами и прогнозируешь подлянку. Хотя по сути всё не так страшно, как могло бы показаться. Дело в том, что сегодня я под причитания девчонки-парикмахерши распрощался со своими лохмами и сделал это, ни много, ни мало, назло. Точнее, не совсем назло… Просто, по-моему, справедливо вышло: ты свою гриву под Рождество срезал, молча и решительно. Я, когда увидел, подумал сперва, что глюки одолели. Вообще-то тебе давно хотелось это сделать, но, на мой взгляд, мотив был на редкость дурацкий: на девчонку ты походил разве что в детстве, а чтобы от красоты избавиться, надо предпринять более кардинальные меры, чем ликвидация своего хаера и моего любимого объекта для восторгов. Нет, стрижку тебе хорошую сделали, не поспоришь. И да, я действительно рад, что ты осуществил очередную маленькую мечту. Дурак я, что ли, не радоваться, когда паре хорошо? И, если уж на то пошло, ты действительно не обязан передо мной отчитываться - кто из нас Жертва? Всё логично. Но так честнее. Хотя, если ты мне по мордасам насуешь, а под занавес по Связи треснешь, то я соглашусь. Потому что поступил не круто, даже если и честно.
Я скинул капюшон, пошевелил ушами – вечно они примнутся по-дурацки - и потрогал стриженый затылок. Наощупь напоминало ковёр. На скамейку в двух шагах приземлилась какая-то мелкая серая птичка и принялась выклёвывать съедобный мусор из щели между досок. Было бы народу побольше, она бы, конечно, вряд ли так безмятежно устроилась, но тут как обычно малолюдно, не смотря на детский сад рядом. Мы называем эту остановку своей, хотя на самом деле наша квартира вообще на другом конце города. Квартира, надо же. Сразу после того, как мы свалили из Школы, а потом от Соби, нам приходилось ночевать на брошенной стройке. Пробраться мимо ограждений для Зеро – пара пустяков. Потом был гараж и склад. А теперь вот. Шикуем почти. Даже подарки друг другу на праздники дарить можем и едим три раза в день. Правда, ты сегодня бенто дома забыл, а мне занести было некогда, на работу вызвали. Плохо, конечно, с самого утра на одном энтузиазме, но до фильма есть ещё время, сходим в чайную, накормим голодающего. Я улыбнулся и стукнул хвостом по столбу. Ты очень ворчливый, когда голодный.
Знакомая фигура в темно-зеленом синтепоновом пальто вырулила из-за угла на пару минут раньше ожидаемого, чуть не грохнувшись на повороте, дороги прискорбно напоминали каток. Бочком, на цыпочках обошла вытертую малышней широкую ледянку посреди тропинки и, оказавшись на нормальном снегу, быстро затопала к остановке. Походка смотрелась так, как будто у меня не Жертва, а генерал Второй Мировой, который сейчас отлупит по первое число всех вражин разом. Мда… крепко тебя на работе достали. Плюс обеда не случилось – вряд ли перехваченный у разносчика пирожок кардинально изменил картину. Я нахмурился и, отодравшись от столба, сделал пару шагов вперёд. Сейчас мой вид ещё масла в огонь подольёт, огребу хорошенько. Знал бы – отложил бы подвиг на другой день, так ведь заранее попробуй, угадай. Нет, я не боюсь. Мне нервы твои жалко. Мелкий Аояги сейчас состроил бы одну из своих фирменных очень-пасмурных-рож и поинтересовался, какого хрена, в таком случае, я вообще всё это затеял. Рицка такой суровый пацан, да и мозги у него порядочные, но он бы всё равно не понял.
Сперва, когда ножницы только-только клацнули над ухом, примериваясь, я испытывал нечто, сродни мстительному удовольствию – ты же обрезал волосы, вот и получай теперь. Но потом, после получаса заседания перед зеркалом под какую-то попсу из магнитолы и падающие на линолеум кудряши, я понял, что нет, никакие молчаливые обиды тут ни при чём. Девчонка-парикмахерша, сама не подозревая, ворча, состригала к чёрту всё моё прошлое: и Школу, и мужиков из лаборатории, и Нагису-сенсей, и одноклассников, вечно отсаживающихся от нас через две парты. Ночёвки на складах и стройках, дни впроголодь, когда мы уже почти готовы были либо сдаться, либо использовать Силу во вред обычным людям – а это означало, что Зеро по-человечески не могут. Или вернуться к сенсею с поджатыми хвостами, или сдохнуть. Мы отчаянно не хотели проигрывать, нас этому не научили, а учиться самостоятельно ни ты, ни я не собирались. Теперь всё закончилось. Я видел в зеркале нового себя, пусть и не совсем взрослого, но уже не маленького мальчика в платье от Нагисы-сенсей. Это селило где-то внутри странное ощущение, заставляющее избегать встречаться глазами с кем-то, кроме тебя. Чтобы никто не увидел раньше, не испортил и не измельчил моё новое, ошеломляющее знание: мы сумеем, Йоджи, все, что захотим. Потому что мы настоящие. Я непременно объясню тебе это, когда останемся один-на-один.
Светофор мигнул и загорелся зеленым, пиликая простенькую мелодию, предназначенную для слепых пешеходов. Ты, балансируя на льду, пошел по переходу, тщательно выбирая, куда ступить. Гипнотизировал взглядом дорогу, чтобы ненароком не вальнуться. Правильно, положенные службы сегодня уже с ног сбились, приводя проезжую часть в порядок, но это, в основном в центре, досюда еще добраться не успели. По радио целый день про аварии рассказывают. Что за катаклизм к концу февраля с погодой случился – непонятно, все подряд удивляются. Я вытащил из-за пазухи шапку. Может, успею ее нацепить, спасая светло-зеленые, прижатые к башке уши. А то, не дай ками, околеют и раньше времени отвалятся. Ну уж, нет. Сперва оденешься, а потом ругайся. Я вздохнул. Если бы тебя в магазине не допекли, ты бы обворчал меня с ног до головы, назвал бы мудаком и дебилом, затрещину бы влепил по стриженному затылку, а потом сдался, и мы бы пошли за сладостями и в кино. Но сейчас ты жутко раздражённый, не похоже, что удастся куда-то попасть. Я был в этом практически уверен. Да, неудачно получилось.
Пиликать перестало. Ты, перепрыгивая очередную ледянку, - блестящий, натёртый автомобильными колёсами след – очутился на тротуаре и в последний момент чуть не потерял равновесие. Я подхватил тебя как раз вовремя и, пока кое-кто не успел опомниться, провел тактический манёвр «натяни шапку на злющую Жертву и не получи по шее в процессе».
- Эй-эй! – ты возмущенно вскинулся, сдвигая вверх, на лоб, красивую белую вязку с северными оленями. А потом посмотрел на меня, удивленно моргнул… и будто окаменел. Замер на снегу, недвижимый, как соляной столбик, лицо сделалось такое бесцветное, ничего не выражающее. Я невольно сглотнул, понимая, что дело дрянь. Неожиданный порыв ветра бросил в мою сторону добрую пригоршню мелких, неприятных, быстро тающих на коже снежинок. Как по роже вдарил.
- Давай мы тебя накормим сначала, а потом шуми, - без особой надежды на ответ, предложил я. Ты действительно не ответил, продолжая глядеть в упор: не зло, не раздражённо – просто и пусто. Это пугало. Где-то на уровне подкорки имелось, конечно, объясняющее обстоятельство, что во всем виноват хреновый день и тысяча противных мелочей – ты зверски устал, это чувствовалось по Связи. Но все равно эффект от такого взгляда имел двойной, если не тройной КПД. Я обреченно нахмурился и поймал белую кисточку на твоей варежке, погладил ее большим пальцем – пушистый ворс замёрз и стал колючим. Дурацкая ситуация. Лучше бы ты разорался на всю улицу, так ведь не станешь. Я понял теперь, что не станешь. Ни ругать, ни наказывать, ни разговаривать. Даже Связь не рыпалась – у тебя всегда была железная выдержка, если это для чего-нибудь требовалось. Ты молча развернулся - кисточка вырвалась из моих покрасневших на холоде пальцев – и пошёл вдоль по тротуару, величественно-прямой, нечеловечески спокойный внешне. Даже на ледянке не поскользнулся, как будто ками тебе под ноги ровный асфальт постелили. Я натянул капюшон и поплёлся следом. Когда ругаются, не чувствуешь себя и вполовину таким виноватым, как если обиженный решит замолчать. Мы свернули за угол и пошли безлюдной улицей: мимо старых полустёртых рекламных щитов, вдоль грязно-серого бетонного забора с колючей проволокой поверху. За забором темнел остов строящегося промышленного здания. Там что-то надсадно колотилось. Мерный металлический звон живой субстанцией тёк в уши и ворочался там, как уховёртка. Голые кусты неприличными раскоряками стояли у забора, выставив в сторону тротуара кривые поломанные ветки.
Все получалось неправильно. Я должен был идти на полшага впереди, держа тебя за твердую задубевшую на морозе варежку, и рассказывать очередную байку про Изабеллу – болонку-пустолайку из нашего штатного зверинца. От нее недавно отняли щенят, и теперь это мохнатое безобразие решило усыновить Тобо-сана, ветеринарского кота, который был порядком выше нее и шире аж в три раза. Глядя на подобную жутко трогательную заботу, не ржал разве что мертвый. Тебе тоже нравились такие истории, а мне - рассказывать их и смотреть, как ты весело щуришься, становишься такой хитрющий, ну просто лисица, а на щеках появляются маленькие, едва заметные ямочки.
Сидящие на проводах вечно голодные воробьи разорались, спихивая друг друга с насиженного места – писку было – словами не передать. Они верещали высоко, противно, и этот галдёж вместе со стуком из-за забора и пустой улицей нагонял такую глухую безграничную тоску, что хотелось провалиться нахрен. Вместо этого я сунул руки в карманы и заговорил – молчать сделалось невозможно. Говорил про всё подряд: сперва про чертову стрижку, про нашу прошлую жизнь, которая менялась с каждым днем, и меняла нас, потом про Аояги, нахамившего с утра по телефону и велевшего непременно ходить в шапках. Про то, как я хотел привезти тебе бенто, но не вышло, потому что на работе некстати случился аврал и мне все подряд мешали улизнуть, улучив удобный момент. Про зверье, больное и здоровое, про книжку, которую я со скуки дочитал, попирая прилавок, пока наша продавщица ходила обедать – дурацкое чтиво оказалось, ужас один. Про сломанную кофеварку, про кино, про то, как я хотел угостить тебя шоколадными пончиками – и угощу, просто попозже. Про прикольную рекламу на автобусе, про погодный катаклизм и про то, что дома остались маринованные кальмары - можно из них что-нибудь соорудить, когда приедем… Я знал, что ты слушаешь. И был на сто процентов уверен, что поймешь, когда страсти схлынут.
Спустя два часа и энное количество улиц, улочек и переулков – я быстро потерял им счёт – слова сами собой закончились, будто их кто-то вычерпал, приговаривая: «Фуку куму, току куму!», и теперь скребет в душе, опустошённой, как деревянная бочка. Мы давно выбрались в центр, к свету витрин, фонарей и фонариков, билбордов и автомобильных фар. Здесь было людно, шумно, пестро, как в любой другой пятничный вечер. Кто-то возвращался домой с работы, кто-то ехал развлекаться, всюду ходили и разговаривали. Смешной дядька-коротыш в очках, в шапке набекрень и с портфелем звал знакомого, кричал, размахивал руками. По противоположной стороне, пританцовывая от холода, расхаживал человек в костюме сосиски-осьминога и раздавал прохожим маленькие бумажки с картинками. Какие-то парни, пихая друг друга локтями и перешёптываясь, шли мимо станции метро за симпатичной ушастой девчонкой. Она то и дело оборачивалась и гневно смотрела на них, тут же замирающих на ходу, извинительно лыбящихся. Наверное, мы, молчаливые и неуютно отвернувшиеся в разные стороны, больше походили на неуместных встрёпанных привидений среди разноцветного моря людей. Ты однажды сказал, что в вечерней сутолоке становится чудовищно одиноко, как будто всё вокруг вымерло и теперь шевелится туда-сюда только лишь по инерции. Тогда я вытащил из кармана заныканный еще со времен седой старины большой чупа-чупс со вкусом колы. Отвратительно вредный, но божественно сладкий. Ты гадостно захихикал и принялся обзываться, дважды показал язык, отлупил меня по заднице собственным кошачьим хвостом… Но чупа-чупс съел как миленький. И, кажется, перестал думать о глупостях.
Я шёл и мечтал, чтобы все проблемы решались так просто. Запиликал мобильник, пришлось вырубить его не глядя – разговаривать с кем-то до отвращения не хотелось. Ты уже перестал злиться и шагал медленнее, чем с самого начала. Ссутулился, глядя куда-то сквозь витрины, усталый и бледный.
- Йоджи, - обратился я к белому помпону у тебя на затылке, - поехали домой.
Помпон дёрнулся. Ты кашлянул, строптиво передёрнул плечами, но свернул с тротуара к проезжей части, где высунувшись из окна машины, курил в перерыве между клиентами дядька-таксист. Мы бегло поздоровались и залезли на заднее сиденье, водитель кивнул, выбросил окурок под колёса. Ты назвал адрес и красноречиво отвернулся к окну, чуть не прилипнув к нему носом. Машина заворчала, прогреваясь. Привязанный к зеркалу мешочек-амулет задрожал, закачался на красном плетеном шнурке.
Дядька, нахмурившись, кинул вопросительный взгляд на пассажирское сиденье, я помотал головой. Нет, мол, всё нормально. Похоже, он заметил, что ты больно уж бледный, да и рожи у нас обоих на редкость кислые. Приедем – костьми лягу, а пожрать тебя заставлю, хоть бы и с ложки. Я виноват, так меня и наказывай, нечего организм на язву желудка провоцировать.
Такси тронулось с места и медленно поехало мимо шумной людской толчеи, магазинов, огней и деревьев. Мелкий снежок лип к окнам, по лобовому стеклу заходили шустрые дворники, расчищая обзор. Я уставился в чёрный кожаный потолок. Смотреть на оживленную уличную суету, которая от езды казалась еще более хаотичной, невыносимо раздражало. Окажемся подальше от центра – вот тогда можно будет глядеть в темноту, как в космос, и не думать ни о чём. У тебя тоже зазвонил телефон, ты фыркнул и нажал отбой. Ну, хоть в чём-то мы оказались солидарны. Я устроил затылок на нарочно предусмотренной подушечке – ишь, удобно, оказывается – и закрыл глаз. Машина набирала скорость, удаляясь от забитого людьми и транспортом района, двигатель гудел ровно и с достоинством, время от времени глухо порыкивая. Я не особо вслушивался. Я вообще не мог ничего слышать кроме тоненького печального звона Связи. Вернее, мог, но как-то невнятно, как будто мне в уши напихали ваты сердобольные доктора. На душе было гадко.
Однажды в детстве ты, насмотревшись по телевизору на подводные экспедиции деда Кусто, бодро прискакал в ванную, – я там счастливо засыпал вместо того, чтобы мыться - уселся, взбудораженный, прямо на бортик и, грозясь свалиться в воду, принялся рассказывать, как это круто – побывать на море. Я разглядывал тебя сквозь лениво прикрытые ресницы и поднимающийся от воды пар, рассеянно слушал про «во-о-от такенную полосатую рыбину» и думал, что моей Жертве очень идет румянец. Тогда, выбравшись из ванной, я скрутил тебе из тетрадной обложки ярко-синий, как самое настоящее море, бумажный кораблик, пообещав, что, когда вырастем, обязательно съездим посмотреть. И рыб, и корабли, и всё, что захочешь. Ты так радовался, что беззастенчиво разрешал целовать себя, легонько кусать за кошачьи уши, и очень тихо, уютно смеялся, когда моё дыхание становилось щекотным.
Я свёл брови и посмотрел в окно – перед нами, отсвечивая в лучах фар ярко-красными флажками, ехал грузовик с какими-то длинными железными хреновинами, не то кусками металлических рам, не то чего-то подобного. Хреновины были здоровые и угрожающе торчали из кузова. Ох и огребли бы товарищи перевозчики, если бы не поздний вечер и не практически полное отсутствие движения на этой дороге.
- Мы можем поехать по другой полосе? – спросил я у водителя. Тот кивнул, видимо, разделяя мои мысли по поводу нежелательного соседства, и свернул. Теперь бояться было нечего. Я принялся разглядывать четкий, темный полупрофиль на фоне окна. Ты бездумно смотрел куда-то в пространство. На ум некстати пришлось, что к морю мы так и не съездили – не сложилось как-то. Скорее всего, тебе до сих пор хочется. Я порылся в карманах, нашёл там старый флаер и принялся крутить из него корабль. Съездим, Йоджи, обязательно съездим. Теперь можно. Бумага оказалась так себе, то и дело норовила порваться на сгибе, но оригами всегда было одним из тех немногих занятий, которые давались мне действительно хорошо. Наравне с драками и готовкой еды из ничего. Я крутил маленький несчастный кораблик и мысленно просил прощения. Мне действительно стоило предупредить тебя. Мог ведь вспомнить своё расстройство после того, как ты гриву обкорнал. Мог, и вспомнил бы, и сравнил, если бы не был занят одним собой любимым. Тьфу.
- Йоджи, - я слегка дернул зелёный болоньевый рукав, дождался, когда ты неохотно повернёшься, и протянул на раскрытой ладони маленький разноцветный пароход с двумя торчащими кверху трубами. – Прости.
Ты молча смотрел на подарок так, как будто видел аякаси. Я не просто думал, я был уверен, что в измученной ссорой пушистой башке сейчас крутится то же самое воспоминание, которое легко вытрясло из меня половину души. К морю, да, Йоджи? Зимой оно тоже ничего, в кино показывали. Ты поднял на меня покрасневшие глазищи – не ревел, держался изо всех сил, геройствовал, как обычно. Я улыбнулся – где-то внутри последним зайцем тряслось нечто, не имеющее названия. Потом хотел, было, обнять дурачину – незачем тебе слёзы лить, раз Боец придурком уродился, но не успел. Нас вдруг резко подбросило, со свистом и жжением выколачивая из легких весь воздух, машину неотвратимо повело в сторону - гололёд. Одно из зеркал заднего вида отломилось и улетело куда-то в темноту. Во всю мочь завизжали тормоза, впереди трехэтажно, лающе выматерился водитель… За мизерную долю секунды – сердце не успело ни разу стукнуть – лес, дорога полосатые ограждения сместились за окном со страшной быстротой, автомобиль крутануло, унося на соседнюю полосу, и я с леденящим нутро ужасом увидел, как медленно, очень медленно к твоему окну приближается возникший из ниоткуда красный флажок, как ты вопросительно поднимаешь брови, а железная арматурина прицельно летит тебе в затылок, готовая пробить череп насквозь, словно простую скорлупку. В один безумно короткий миг я понял, какие адовы круги сожрут меня с потрохами, если тебя не станет. Это невозможно, неописуемо, страшно, не совместимо с жизнью – мир взорвется к чертям собачьим, вся вселенная рухнет, и прямо сейчас. Ты ещё не видел моря, не видел полосатых рыб и настоящих кораблей. «Не дам!!!», - заорал я во всю глотку – вышел беззвучный сип – и изо всех сил дернул тебя вниз, лицом в сиденье. Бумажный пароходик ненужным мусором улетел куда-то на пол. Раздался жуткий скрежет, тоненький-тоненький звон, стекло брызнуло в разные стороны, и металлическая хреновина едва на сантиметр разминулась с нежно-зеленой пушистой головой, метя ровно мне в лицо. Я как-то отстранённо подумал – жалко, что не успею раскрыть Систему и перенестись отсюда куда-нибудь в Антарктиду. Потом в мозгу что-то лопнуло и стало темно.


Продолжение в комментариях