Название: Холодная зимаАвтор:[L]<Yumeni>[/L]
Бета: LibrariЖанр: драма
Рейтинг: PG-13
Персонажи: Соби, Рицка, Сеймей, Нисей и др.
Размер: нечто среднее между миди и макси...
Статус: закончен
Дисклеймер: все права на персонажей принадлежат Коге Юн
читать дальше Глава 2
Отчаяние
"У каждого из нас есть сад, где растут деревья, которые уже никогда не зацветут".
"I wish that I would be dead
Dead like you and I
Falling like a butterfly
After one lived day
I hope you will find your peace
Immortal, eternal and real
I know I cannot be dead yet
Just can't live it again
I hope you're waiting for me somewhere out there
In a place where we can hold each other again
You went first I'll come right after you
I'm depressed I don't care
I miss you, I hope you hear me".
«In Memoriam (Immortal Peace)»
Negative
Месяц спустя
На небольшом стеклянном столе с тонкими стальными ножками разбросаны какие-то бумаги, исписанные, исчёрканные, изрисованные замысловатыми узорами затуманенного сознания. Тут же стопками возвышаются книги, потрёпанные, пролистанные вдоль и поперёк, с карандашными пометками на полях. Стол стоит у открытого окна, и тусклые лучи зимнего солнца едва касаются разложенных в беспорядке вещей, оставляя на бумаге и книжных обложках узкие полоски бликов. Порывы лёгкого ветра время от времени влетают в комнату, тревожа тонкие листы и снова оставляя их лежать в немой неподвижности. Из окна открывается вид на тихую улицу и садик с высаженными в ряд маленькими вишнёвыми деревьями, которые должны обязательно зацвести в следующем году. А пока они лишь простирают хрупкие чёрные ветви к затемнённому серыми облаками небу, а солнце ощупывает их своими холодными неуверенными прикосновениями.
Ничто не нарушало покоя, умиротворения и тишины природы, а Рицке очень хотелось бы, чтобы в саду пели птицы. Чтобы они прилетали сюда каждое утро, усаживались на сакуру и оживляли своими голосами маленький сонный мир сада и его комнаты. А он бы наблюдал за ними из своего окна как сейчас, и ему было бы спокойно и легко. Но птицы всё не прилетали. Даже не прорезали небесную высь своими острыми крыльями и не кричали надрывно, зазывая друг друга. Рицка уже устал ждать их.
Когда дверь в комнату неслышно приоткрылась и вошёл Сеймей, Рицка сидел за столом не двигаясь, будто остекленев, положив расслабленную кисть руки поверх бумаг, и смотрел в сад, взгляд его был направлен сквозь деревья, ограду, улицу и дома. Направлен куда-то в одну точку, где встречался бы с небом горизонт, если бы виднелся за домами. Но горизонта не было.
Сеймей вошёл с пластмассовым подносом, на котором стояли только один гранёный стакан, наполненный почти доверху водой, и маленькая синяя пиала, на дне которой, прильнув друг к другу, лежали три таблетки: белая, жёлтая и розовая. Сеймей закрыл дверь ногой, и вода в стакане дрогнула от резкого движения.
- Рицка. Я принёс лекарство, - сказал он, приближаясь к столу.
Мальчик так и не посмотрел в его сторону, так и не сдвинулся с места, только дрогнули кончики пальцев.
Сеймей очистил на столе место для подноса, сдвинув бумаги в кучу. Листы зашуршали, сминаясь, но Рицка так и не опустил на них отрешённого бесцветного взгляда.
- Как же тут у тебя холодно! – воскликнул Сеймей голосом встревоженного родителя. – Зачем ты открыл окно? Ты ещё очень слаб, нужно беречь себя, Рицка!
Только когда Сеймей закрывал оконные створки и поправлял занавески, Рицка всё-таки посмотрел на него, и то лишь потому, что тот загораживал ему обзор.
В комнате сразу потемнело и стало ещё тише, а Сеймей снова подошёл к нему и остановился как будто в нерешительности.
- Как ты себя чувствуешь сегодня? – спросил он тихо и сложил руки на груди, чтобы избежать соблазна сжать маленького, холодного, бледного, больного и потерянного Рицку в своих объятиях. Но Рицка бы не захотел этого, и Сеймей не трогал его.
- Нормально, - ответил Рицка, устремив немигающий взгляд на поднос с лекарствами.
- Как голова?
- Нормально.
- А температура?
- Нормально.
Опасаясь четвёртого «нормально», Сеймей больше не задавал вопросов и сказал:
- Выпей лекарство и пойдём завтракать. А то всё остынет.
Рицка подчинился, потянувшись к стакану, сделал несколько глотков, и только потом взялся за таблетки, положив в рот сразу три и запив остатками воды.
- Вот и молодец, - Сеймей улыбнулся снова в какой-то неуверенности. – А теперь вставай и пошли. Завтрак сегодня просто императорский.
Рицка сглотнул и прошептал осипшим голосом:
- Не хочется что-то.
Сеймей вздохнул и приложил руку ко лбу мальчика, ожидая почувствовать жар, но кожа Рицки была холодной и чуть влажной. Мальчик тоже вздохнул и закрыл глаза. Сеймей на миг залюбовался на его длинные, чёрные и слегка подрагивающие ресницы, а потом сказал:
- Рицка, есть вещи, с которыми приходится мириться. Если ты будешь продолжать так убиваться по Агацуме, ты совсем разболеешься и… - он откашлялся. Рицка снова смотрел в окно. – Послушай. Тебе плохо из-за связи. И ты мучаешься только потому, что сам хочешь этого. Если ты отпустишь её, то есть связь, всё пройдёт. Ты связан с Агацумой, пока сам хочешь этого. Я уже всерьёз начинаю беспокоиться о твоём здоровье. Тебя ведь только на днях выписали, неужели снова хочешь вернуться в больницу?
Рицка молчал. Сердце Сеймея на мгновение замерло, то ли от испуга, то ли ещё от чего-то, чему он сам не мог дать определения. Рицка был похож на живую куклу. Да нет, он и был куклой. Всего месяц назад в ответ на всё, что сейчас сказал Сеймей, Рицка начал бы спорить, упираться, доказывать свою правоту, свои… чувства к Соби. И Сеймей предпочёл бы лишний раз услышать всю эту ребяческую сентиментальную чушь, чем столкнуться со стеной непроницаемой тишины и апатии.
- Рицка, просто подумай о своём будущем. Перед тобой открыты такие горизонты, о которых ты, будучи в подобном состоянии, даже представления не имеешь! Если ты отпустишь эту временную связь, у тебя наконец-то появится твоё истинное имя, и ты встретишься со своим собственным бойцом. И тогда ты узнаешь, что такое настоящая связь, неразрывная цепь, и тебе откроется ни с чем не сравнимая сила.
Рицка молчал. А Сеймей не знал, что ещё добавить. Ему казалось, всё, что он говорит – это истины, само собой разумеющиеся, и все должны их понимать и следовать им. А Рицка даже никак не реагировал. И Сеймею даже хотелось бы, чтобы брат начал защищать Соби, как он обычно это делал. Сказал бы что-нибудь вроде: «Мой боец умер, и другого у меня не будет». Тогда это было бы просто проявлением упрямства, чувств, которым здесь не было места. Но, по крайней мере, это было бы хорошим знаком. Это доказывало бы, что Рицка ещё живет и чувствует, что сердце его ещё бьется, пусть и обливается кровью. Сеймею даже хотелось бы, чтобы Рицка плакал. Но он так и не плакал ни разу. Его глаза были сухими. Пустыми и холодными. А взгляд всё время устремлён куда-то в сторону, и даже если Сеймею и посчастливилось поймать его на себе несколько раз, Рицка смотрел на него с тем же невозмутимым равнодушием, с каким он смотрел каждый день в окно.
Рицка. Мой любимый маленький Рицка. Где же ты? Как же достучаться до тебя?
- Хорошо, - сказал Сеймей тихо. – Отдыхай. Если захочешь поесть, приходи на кухню, я всё разогрею. Я буду дома целый день, так что… если что. В общем, помни, что я очень переживаю за тебя.
Рицка не смотрел на него, его рука всё также неподвижно лежала на столе, и Сеймей вдруг не без страха подумал, что мальчик может просидеть так весь день. А что, если он сойдёт с ума?
Поднос дрогнул в руках Сеймея, когда он взял его со стола. Он решил, что завтра же отправит Рицку на приём к психологу, но говорить об этом не стал и молча вышел из комнаты.
Когда дверь за ним закрылась, а шаги в коридоре стихли, Рицка посидел ещё какое-то время, не двигаясь, а потом поднялся, очень медленно, и, как будто опасаясь сделать хоть одно лишнее движение, пошёл к окну. Также не спеша он раздвинул вновь занавески и открыл оконные створки. На короткий миг его лицо обдало уличным холодом и свежим воздухом с множеством разных запахов: талого снега и сырой земли, прохладного влажного ветра и той неведомой свободы за горизонтом, которого он не видел.
Он думал вернуться к столу и посидеть ещё, но неожиданно почувствовал себя плохо: слабость в ногах, тошнота, головокружение, жар в груди, пульсация в висках, перед глазами чёрные точки. Кое-как, сгорбившись, мальчик добрался до постели и лёг на бок, судорожно вздохнув и облизав пересохшие губы.
Очень жаль. Ему так хотелось сидеть перед открытым окном и смотреть на деревья в саду. Жаль, что отсюда, с кровати, ничего ни видно. Он всё ещё думал услышать птиц и не хотел пропустить момент, когда они сядут на сакуру, или даже на его подоконник. Очень жаль, что в этом году деревья цвести не будут.
Мальчик закрыл глаза.
* * *
Письмо для Агацумы Соби в Китай от Аояги Рицки.
«Я не хочу думать, что ты умер. Просто не хочу и всё. Я хочу думать, что ты уехал в свой дурацкий Пекин, как и собирался. Мне не сложно верить в это, потому что я даже не видел твоего тела. Когда Сеймей сказал мне, что ты умер, я просто закрыл глаза и потерял сознание. А очнулся уже здесь, в Токио. Мы переехали сюда всей семьёй, потому что Сеймей решил, что врачи в Токио намного лучше и что мне будет полезно сменить обстановку после того, что случилось. Поэтому я просто буду верить, что я в Токио, а ты – в Пекине. И что я пишу тебе сейчас письмо, которое ты когда-нибудь обязательно прочитаешь.
Поэтому привет! Я очень надеюсь, что у тебя в Пекине хорошо, потому что у меня здесь не очень. Я отвык от большого шумного города, поэтому почти не выхожу из дома. Хорошо, что Сеймей подыскал нам домик в тихом спокойном районе, и из окна моей комнаты открывается красивый вид на сад с вишнёвыми деревьями. Но Сеймей говорит, что они ещё маленькие, и не будут цвести в этом году. Я расстроился, когда узнал об этом, но зато у нас здесь есть ещё большие розовые кусты, и когда придёт весна, весь сад наполнится ароматом роз. Скорее бы. Я устал уже от зимы.
Я не хожу в школу, потому что только недавно выписался из больницы и ещё не совсем поправился. Иногда я чувствую себя просто ужасно, но ты говорил, что это пройдёт, а Сеймей всё время поит меня какими-то лекарствами, поэтому, наверное, я совсем скоро выздоровею.
Ещё я хотел сказать тебе спасибо за подарок. Я очень удивился, когда Сеймей отдал мне его. Он сказал, что его нашли в моих вещах, и удивительно, что он уцелел. Но меня больше удивило, что Сеймей отдал его, причём даже не открытый. Если бы открыл, точно не отдал бы. Ты был прав, когда сказал, что нельзя показывать это ему. Подарок мне очень понравился… Я буду беречь его. Это даже лучше, чем фотографии, символичнее, что ли… Не знаю, как правильно сказать. И за записку тоже спасибо.
Я буду помнить. Я… что-то устал немного. Я стал быстро уставать. Но это ничего. Скоро пройдёт. Да и длинных писем я писать не умею. Всё равно не знаю, что ещё сказать. Поэтому… Пока, Соби».
Едва поставив точку, Рицка отбросил ручку в сторону, потому что больше не мог удерживать её. Он дрожал. Кого я обманываю, думал он. Если сначала ему почти удалось поверить в свою невинную ложь перед самим собой, то когда дело дошло до подарка, вся вера сразу пропала, и он снова остался один в холодной комнате, и созданный им призрак вдруг разом как-то истончился и исчез.
На столе перед ним лежала открытая коробочка, с которой он снял красную фольгу и золотую ленточку и также бросил рядом в дополнение общего беспорядка. А поверх бумаги для письма лежал и сам подарок – цепь с массивными, но не грубыми звеньями. Серебро переливалась в лучах заходящего солнца, и Рицка не мог оторвать взгляда от этой тончайшей работы, сделанной, как он был уверен, по индивидуальному заказу Соби. К цепочке прилагалась также свёрнутая в несколько раз записка со словами: «Моей Жертве Рицке на четырнадцатилетие. Пусть это будет символом нашей с тобой связи и памятью обо мне. Я буду очень скучать по тебе в Китае, Рицка. Люблю», и подпись «Соби».
Рицка не плакал, когда Сеймей сказал ему, что Соби умер. Он не плакал ни разу при нём, просто потому, что знал, что тот ждёт и хочет его слёз. А ещё отчасти и потому, что не мог поверить. Но стоило ему только остаться одному и открыть эту крошечную коробочку, прочитать записку, как что-то тяжёлое и непосильное навалилось на него, лишив его сразу всех надежд и принеся с собой ослепительную ясность, которую он не хотел видеть и признавать. И он уже не мог обмануть себя этим письмом, как бы ему ни хотелось вернуть своё неверие обратно.
Соби умер. Соби действительно умер. И он никогда не прочитает этого письма.
И он схватил бумагу, где только что с усердием выводил строчки, в которые больше не верил, и смял её безжалостно нетвёрдой рукой. Его трясли бесслёзные рыдания, он начал мять всё, что попадалось под руку, разрывать альбомные и тетрадные листы, оседая безвольно на пол, куда кидал бесформенные клочки бумаги. В следующую секунду на них уже закапали крупные капли неудержимых слёз, а Рицка всё рвал их, дыша судорожно, хватаясь за всё, что мог сломать.
- Я тоже буду скучать по тебе, Соби…
Он заплакал в голос, как не плакал с самого детства.
- Соби!
Кричать, выкрикивать его имя, звать его, мечась по комнате в бесполезном, ядовитом, разъедающем сердце отчаянии. Отчаянии, которое, как ему казалось, он не сможет пережить, потому что оно просто раздавит его своей неумолимой тяжестью и ясностью той истины, что Соби больше нет. Нет больше ничего, за что так цеплялся его разум. Нет больше прогулок вдвоём, подарков на день рождения, тихих вечеров у него в комнате. Нет больше ожидания у балкона, дверь которого уже никогда не откроет его рука. Нет телефонных звонков и сообщений в ванной, когда перед тем как ответить, мучительно краснеешь, но всё же улыбаешься. И писем тоже нет. Нет совместных планов на выходные, когда делаешь вид, что хочешь остаться дома, а сам в томительном ожидании поглядываешь на телефон. Нет больше встреч украдкой и поездок на большой скорости. И даже грушевых кексов больше нет.
- Соби! Соби… Соби…
Есть только что-то, что хочется звать, что хочется схватить руками, но коснуться нельзя. Что-то постоянно ускользающее, как воспоминание, о котором знаешь, но не можешь увидеть с прежней ясностью. Соби – воспоминание теперь.
И это было последней истиной, которую он открыл в этот вечер, потому что в следующий же миг ноги его подогнулись в неожиданной слабости, и Рицка оказался лежащим на полу, а комната снова плыла и таяла, растекаясь, сливаясь с образами его пылающего, но уже затухающего сознания.
Он видел над собой открытое окно и колышущиеся от ветра занавески, но чувствовал, что уже не сможет подняться и взглянуть на столь полюбившийся и успокаивающий душу сад. С губ сорвался тихий болезненный стон, а рука смяла попавшийся ком бумаги, но уже совсем слабо и тут же разжалась.
Рицка потерял сознание и не приходил в себя ещё долгих три дня.
* * *
Примерно в то же время ему начали сниться очень красивые сны. Красочные и живые, ясные и тёплые, полные света и ярких переливающихся оттенков зелёного, голубого, жёлтого и золотого. Ему снились большие просторные комнаты с открытыми окнами, из которых лился мягкий солнечный свет. В комнатах не было ничего кроме этих окон с колышущимися и почти невесомыми занавесками из органзы, света и мольбертов, и уже готовых холстов. И Рицка всё бегал по этим комнатам, и ему почему-то было очень весело, а на картинах расплывались яркими пятнами какие-то причудливые образы, которые казались ему то бабочками, то цветами, то цветущими деревьями и розовыми кустами. А иногда он видел тут же рядом разбросанные краски, кисти и самого Соби. Соби никогда ничего не говорил, но всегда улыбался. А Рицка всё смеялся и рассказывал ему что-то, и звал куда-то за собой, и Соби шёл и улыбался, щурясь от солнца.
А ещё ему часто снился парк. Тот, где была их первая битва. И там всегда была осень и всегда очень много солнца, так что непонятно было, где кончается окрашенное всеми красками заката небо и начинается горизонт, сияющий золотом опавшей листвы. И, как и в комнатах, в парке никого больше не было кроме них. Был только этот простор, свет, тепло и небо. А ещё были птицы. Они взлетали, и хотелось бежать вслед за ними, под шорох листьев, к точке встречи неба и земли, размахивать руками и заливаться смехом. И где-то впереди обязательно стоял Соби, спокойный, расслабленный и тёплый, но молчаливый.
А потом он просыпался. И в комнате всегда было холодно, темно и пусто. И ему хотелось бы не просыпаться вовсе, потому что там Соби был жив и улыбался, а здесь его уже не было. И первое, о чём вспоминал Рицка, когда просыпался, было то, что Соби умер. Но в то первое сладкое мгновение, когда его сознание ещё не успевало вернуться в реальность, когда он только открывал глаза, он ещё не помнил об этом. Он мог ещё улыбаться призраку своего сна, мог даже потянуться, зевнуть или повернуться на другой бок. Но потом всё равно вспоминал.
«Соби умер», - думал он, глядя на низкий серый потолок. «Соби умер», - отвечали ему стены. «Соби умер», - видел он в оконных стеклах, влажных после ночного дождя.
После того, как Рицка вторично вышел из больницы, Сеймей усилил наблюдение за ним настолько, что за весь день почти не отходил. Причём вовсе не обязательно, что он сидел рядом. Он мог притаиться за дверью его комнаты и наблюдать через замочную скважину, потому что всякий раз, когда Рицка выходил из комнаты в туалет или на кухню, он неизменно натыкался на Сеймея, который якобы проходил мимо. Сначала Рицка не понимал, чем обязан такому пристальному вниманию, а потом, когда из дома начали пропадать все острые предметы, догадался. Сеймей просто боялся, как бы он не сотворил с собой чего-нибудь. Рицке это показалось странным, потому что мысли о самоубийстве ни разу не посещали его. Он мог целый день пролежать в постели, то проваливаясь в спасительный сон, то возвращаясь к реальности, где даже стены знали, что Соби умер. Мог целый день просидеть у окна, ожидая прилёта птиц. Но он ни о чём не думал в такие моменты. Изредка вспоминал что-то, забываясь в собственных воспоминаниях. Но он никогда не думал о том, чтобы оборвать свою жизнь. Нельзя сказать, что он очень дорожил ею или считал самоубийство слабостью. Он просто не хотел, чтобы мама плакала над его бесчувственным телом. Не хотел, чтобы мама страдала так же, как он сейчас.
Когда силы стали понемногу возвращаться к нему после больницы, и Рицка снова стал вставать с постели, Сеймей тут же записал его на приём к психологу. И конечно, Рицка нисколько не удивился, восприняв это известие как само собой разумеющееся. Его теперь почему-то ничто не удивляло.
Утром, собираясь к врачу, Рицка повесил на шею подаренную Соби цепочку, и может, ему показалось, может, ему просто хотелось этого, но когда прохладный металл коснулся его кожи, на какой-то миг Рицка почувствовал облегчение и зыбкий, но оттого не менее ощутимый покой.
Сеймей ничего не сказал, когда увидел на нём эту цепь. Рицка подозревал, что Сеймей видел ещё и записку, когда он потерял сознание. Потому что когда он вернулся из больницы, его комната была прибрана и избавлена ото всех следов накатившего на него безумия. И на пустом столе Рицка обнаружил свои уцелевшие книги и картонную коробочку, в которую были вложены цепь и аккуратно свёрнутая записка. И Рицка хоть и сделал вид, что не заметил ничего, подыгрывая Сеймею, он всё же был благодарен ему. Хотя бы за уважение к памяти Соби.
Они вышли из дома, и Сеймей вдруг положил руку мальчику на плечо.
- Не хочешь прогуляться? – спросил он. – Может, пешком до больницы?
Рицка кивнул. Не потому, что хотел, а потому, что ему было всё равно.
Небо было ясным и кристально чистым, светило солнце, но теплее не становилось. Рицка шёл, засунув руки в карманы куртки. Влажный и свежий воздух щекотал в носу, ветер трепал слегка отросшие волосы, и было очень хорошо просто идти по тихим улицам и молчать. Рицка надеялся, что сегодня самочувствие не подведёт его, и он не грохнется в обморок.
Но, оказавшись на многолюдной улице, Рицка сразу утратил свою приятную расслабленность. Руки в карманах сжались в кулаки, на бледном осунувшемся лице проступили напряжённые морщинки. Появилось инстинктивное желание спрятаться, закрыться, исчезнуть. Рицка не хотел никого видеть, и не хотел, чтобы его видели. Он не хотел видеть всю эту кипящую вокруг него жизнь самого центра города со всеми этими проносящимися мимо автомобилями, со всеми этими толпами людей, которые всё говорили и говорили что-то друг другу, шумели, смеялись. Ему чужда была их жизнерадостность, за которой они прятали внутреннюю пустоту, чужды все их лживые и вымученные эмоции, потому что в контрасте с его эмоциями и его болью всё было лживо, вычурно и надуманно.
И поэтому, когда Сеймей вдруг взял его за руку, мальчик снова почувствовал благодарность. И хоть Рицка уже и не был в том возрасте, когда гуляют за ручку, все эти условности тоже показались ему надуманными, потому что хотелось держаться хоть за что-то, а всё, за что он держался раньше, было безвозвратно утрачено.
- Как ты? – спросил Сеймей.
- Ничего, - ответил Рицка. Он чувствовал вину за то, что так холоден с братом. Сеймей ухаживал за ним, заботился о нём, а Рицка так ни разу и не смог улыбнуться ему. Даже сейчас, когда Сеймей шёл вместе с ним в больницу и держал его за руку, чтобы он не ощущал так остро свою отчуждённость и одиночество, Рицка не мог улыбнуться ему хотя бы самой слабой и больной улыбкой. Он просто не мог и всё. Растягивать губы в этом странном мимическом движении казалось ему чем-то неестественным или даже противоестественным. Но Сеймей ничего и не требовал. После того вечера, когда он нашёл Рицку без сознания в куче бумажного мусора, он стал обращаться с ним как будто бы осторожнее, как со смертельно больным.
В больнице Рицка попросил брата:
- Подожди меня в холле. Я схожу к психологу сам.
Сеймей хотел что-то возразить, но Рицка ответил всё тем же спокойным и твёрдым тоном, к которому Сеймей постепенно начинал привыкать:
- Не волнуйся за меня. Можешь даже прогуляться, если не хочешь сидеть. Встретимся через час у этого дивана, - он кивнул на чёрный кожаный диванчик рядом с регистратурой.
Не то, чтобы Рицка мучался особой неохотой идти к психологу, скорее, он не испытывал ничего перед этим визитом. Не задавался вопросами вроде: «А зачем мне это?» или «А мне это поможет?» Он только испытывал лёгкое сожаление, что идёт не к привычной уже Кацуко-сенсей, а к новому незнакомому человеку, который потребует от него открыть запертые намертво двери его души и попытается проникнуть внутрь своими холодными, уверенными и настойчивыми, если не сказать наглыми, руками. А Рицка не хотел никого впускать. И дверей открывать не хотел. Он только хотел, чтобы все оставили его в покое.
Наверное, именно по этой причине Рицка и освободился от психолога несколько раньше, чем ждал. Молодая женщина, чуть постарше Кацуко-сенсей, устав добиваться от него хоть чего-либо кроме равнодушного «нормально», «угу» или «всё в порядке», посмотрела со вздохом на настенные часы и разрешила ему идти.
До назначённого часа встречи с Сеймеем оставалось ещё двадцать минут, и диван был пуст. Значит, Сеймей всё-таки ушёл погулять. Рицка сел и приготовился ждать, радуясь своему маленькому кусочку одиночества, тишины и покоя. А потом ему показалось, что он слышит голос Сеймея где-то совсем рядом.
Рицка встал, прошёлся по коридору и действительно увидел Сеймея, разговаривающего с кем-то. Сеймей говорил быстро, как будто боялся не успеть, а в его собеседнике мальчик узнал Нисея. Завидев Рицку, оба замолчали.
Мальчик остановился напротив них в нерешительности. Он думал, что Нисей начнёт по обыкновению иронизировать и насмехаться над ним, но тот молчал. Только бросил на Сеймея злой колючий взгляд и пошёл к выходу.
И Рицка ничего не спросил, и Сеймей ничего не рассказал.
И, оказавшись, наконец, снова в своей комнате, Рицка согнулся под тяжестью навалившейся вдруг усталости, прошёл мимо окна, не пожалев даже о птицах, которые не прилетали к нему, и лёг на кровать. Ему хотелось снова забыться и снова видеть свои красивые сны, в которых он мог улыбаться, в которых он мог верить и любить.
* * *
Иногда Рицка действительно забывался. Например, за ужином, когда ему приходилось говорить, что-то отвечать маме, или когда он слушал рассказы Сеймея за столом. Рассказы без какой-либо определённой темы, но всегда шутливые, заставляющие маму звонко смеяться, а потом вдруг замолкать, вспоминая, что Рицка болен, и говорить на полтона тише. И иногда Рицке нравились эти рассказы, он даже ощущал некую заинтересованность и совсем забывал. Но стоило ему только удержать в сознании что-то особенное и понравившееся, как он сразу думал автоматически по привычке: «Надо обязательно рассказать об этом Соби». И тут же что-то как будто обрывалось в нём, душило это радостное предвкушение, которое обычно бывает, когда хочешь поделиться с кем-то особенным для тебя чем-то интересным. И что-то на миг вспыхнувшее в его исстрадавшемся сердце затухало снова, потому что он снова вспоминал. Что Соби умер.
И снова возвращалась давящая боль, за которой следовала неминуемая слабость, и мальчик уходил из-за стола с дикой головной болью и тошнотой, и еле добравшись до кровати, сгибаясь, морщась от физической уже боли во всём теле, падал на бок, не в силах разогнуться и тяжело дыша. Иногда все эти симптомы усиливались настолько, что Рицке казалось, что он умрёт. Но он приходил в себя снова и снова, с одной и той же мыслью. И часто, открывая глаза, он видел сидящего над собой Сеймея. Сеймей мог просто сидеть на кровати рядом, а мог провести легонько по его волосам и лицу своей тёплой большой ладонью и сразу отдёрнуть руку, когда Рицка просыпался. И иногда мальчик хотел сказать ему спасибо за эту заботу и терпение, а иногда ему не хотелось ничего этого, хотелось только отмахиваться, чтобы его не трогали, и отворачиваться к стене, поджав под себя ноги.
И в один из дней, когда нужно было идти на приём к психологу, Рицка лежал, почти уткнувшись лицом в стену и закрыв глаза, потому что, стоило их открыть, как вся комната плыла, как будто огромная волна хотела смыть все предметы и самого Рицку. Поэтому Рицка старался не открывать глаза лишний раз. Он боялся снова потерять сознание и попасть в больницу. И, когда Сеймей вошёл к нему, чтобы напомнить о походе к врачу, он только постоял несколько секунд на пороге, глядя на Рицку и так и не сказав того, что собирался сказать, вышел. На этом визиты Рицки к психологу прекратились, так и не успев толком начаться.
После того, как Сеймей ушёл, Рицка, кажется, задремал, и кажется, ему даже снился Соби, но он не мог вспомнить своего сна. Осталось только ощущение прикосновения к чему-то тёплому и лёгкий запах сигарет. Как будто Соби был здесь, в этой самой комнате, минуту назад, и, склонившись над спящим Рицкой, прошептал ему что-то на ухо, коснувшись кожи тёплым дыханием. Ощущение его присутствия было настолько реальным, когда мальчик проснулся, что ему хотелось удержать и продлить его всеми силами.
И он сам не заметил, как снова оказался за письменным столом у открытого окна, сжимая в пальцах тонкую ручку в металлическом корпусе, отражающем закатные лучи солнца. Он не знал, что именно собирается написать, но ему очень хотелось поговорить с Соби, а говорить вслух он как-то не решался, потому что не верил, что Соби его услышит.
«Привет, Соби. Я, кажется, начинаю верить в то, что ты действительно умер. Поэтому предыдущее письмо я помял и выбросил. Я больше не буду обманывать себя мыслью, что ты уехал куда-то далеко-далеко. То есть ты, конечно, сейчас далеко-далеко, но мои письма туда не дойдут, сколько бы я ни писал. И я знаю и признаю это. Это битва, в которой мы не смогли победить. И это целиком моя вина. Я признаю и это тоже.
А у меня всё хорошо. Сегодня я уже чувствовал себя намного лучше. А завтра, наверное, будет ещё лучше, и может, я даже смогу пойти погулять. Правда, погода у нас здесь не очень, но до весны осталось совсем немного. И тогда прилетят птицы и зацветут розовые кусты. И я смогу гулять по саду и, может, даже буду загорать.
Вчера я распечатал последние фотографии, на которых мы с тобой шатались по городу, потому что я отказался идти к тебе в гости. Я в тот день вообще был не в духе, а ты всё пытался развеселить меня. Я вспоминал, как ты отобрал у меня фотик и сказал, что я выгляжу очень смешно, когда дуюсь. Ты пытался сфотографировать меня, чтобы я сам посмотрел на своё сердитое лицо, но я сердился ещё больше и постоянно отворачивался. Если честно, то сейчас я и сам не понимаю, почему вёл себя так глупо. Я злился только из упрямства, в то время как мне очень хотелось засмеяться над твоими шутками. А потом тебе всё-таки удалось поймать момент, когда я отвлёкся на что-то, и в кадр попали мои опущенные уши, ощетинившийся хвост и кислая мина на лице. И когда ты показал мне это фото, я сначала заорал на тебя, а потом присмотрелся получше и засмеялся. Потому что ты был прав, и выглядел я страшно глупо и смешно.
А ещё я по привычке распечатал эти фотографии в двух экземплярах, а потом вспомнил, что ты умер, и теперь не знаю, куда их девать. Я хотел бы обклеить ими стены своей новой комнаты в Токио, но мне кажется, что Сеймей рассердится. А мне не хочется его расстраивать. Я знаю, что это невозможно – жить, никому не причиняя боли, но всё-таки очень жаль, что я не могу этого. Я знаю, что причиняю Сеймею боль, когда скучаю по тебе, хоть и не совсем понимаю его чувства. Ты – это ты, а он – это он. И я люблю вас обоих. И не могу прекратить любить кого-то одного, потому что так хочет другой. Это было бы неправильно. Да и невозможно. И всё же мне очень хочется, чтобы все, кого я люблю, были счастливы и не страдали по моей вине.
Сеймей пообещал, что весной мы обязательно съездим в Хаконэ, на твою могилу. Я не знаю, какие цветы ты любишь, но обещаю, что принесу тебе самые красивые, какие только увижу. Надеюсь, они тебе понравятся.
А ещё я обязательно навещу своих друзей. Юйко, наверное, очень расстроилась, когда узнала, что я уехал. И, Яёй, наверное, тоже. Хотя, может, он и рад, что ему больше не придётся ревновать ко мне Юйко. В любом случае я надеюсь, что с ними всё хорошо.
Может, я зайду ещё к Кио, ведь он был твоим другом, и ты очень любил его. И я тоже успел к нему привязаться. Надеюсь, что и с ним всё в порядке, и он сможет пережить твою смерть.
Весной я, наверное, захочу увидеть их всех. А пока – не знаю.
Ну вот. Кажется, я снова начинаю уставать. Иногда я даже злюсь из-за этого. Мне не нравится чувствовать себя таким слабым и немощным. А иногда мне всё равно.
Я скоро пойду спать и хочу попросить тебя кое о чём. Если тебе не трудно, Соби, пожалуйста, приходи ко мне во сне почаще. Я никогда не просил тебя ни о чём подобном раньше, но ты ведь и так всё знал. Ты всегда всё знал. И спасибо тебе за это.
Спокойной ночи, Соби».
И когда мальчик закончил своё послание, у него снова появилось это ощущение присутствия Соби, как от того сна. И стало немного легче, как будто Рицка в самом деле поговорил с ним. А описывая некоторые моменты, мальчик даже улыбался, сам того не замечая. Улыбался впервые за всё время, прошедшее с того момента, когда он услышал эти два слова «Соби погиб», расколовшие его жизнь надвое.
И, несмотря на свою маленькую просьбу, он всё-таки не ждал и не верил, что Соби приснится ему в эту ночь. Но Соби приснился. И в его тёплых руках была сосредоточена вся жизнь Рицки, со всем её прошлым, настоящим и будущим, со всеми её разочарованиями и потерями, а также со всеми надеждами и любовью. И снова он мог смеяться искренне и забывать про ту чёрную зияющую рану, что осталась в его сердце на том месте, где когда-то было что-то большое, тёплое и прекрасное. Что-то, что не умещалось ни в какие слова.
И снова он мог помнить только то, что было до, а не после того, как его жизнь разорвали. Помнить только хорошее и светлое, что было связано с Соби. А Рицке очень хотелось бы помнить. Только хорошее.
* * *
«Привет, Соби. У меня по-прежнему всё нормально и почти ничего не изменилось. День сегодня вышел какой-то странный. Погода была ужасная: дождь со снегом, завывающий ветер бился в окна. Мне даже пришлось закрыть оконную створку, хотя обычно она у меня всегда открыта. Но сегодня было действительно холодно, и сейчас я никак не могу согреться, хоть и завернулся в одеяло. Я хотел заварить себе горячего шоколада или погреть молока, но Сеймей сейчас на кухне разговаривает о чём-то с Нисеем, и мне не хочется спускаться туда и видеть их. А ещё у нас что-то случилось с электричеством, и свет отключился во всем доме. И опять же я не могу спуститься на кухню за свечкой, поэтому приходится писать при свете мобильника.
Я немного обиделся на Сеймея из-за того, что он пускает Нисея домой, а тебя не пускал. Они много времени стали проводить вместе. Тебя бы это, наверное, расстроило. Ты ведь ненавидел Нисея. А я всё чаще думаю, и что Сеймей в нём нашёл?! Этот парень такой странный. Я совсем не понимаю его, как бы ни старался.
И сейчас мне очень хотелось бы, чтобы ты был со мной в этой комнате. Чтобы мы вместе смотрели, как идёт дождь, а потом ты рассказал бы мне какую-нибудь историю на ночь. Я очень скучаю по твоим историям. Ты всегда умудрялся сделать так, чтобы я спал всю ночь крепко и спокойно. Я никогда не говорил тебе этого, а сейчас хочу поблагодарить тебя. Знаешь, Соби, я многого не успел тебе сказать. О чём сейчас очень жалею. Надеюсь, ты сможешь простить меня за это там.
Мой мобильник постоянно гаснет, и если бы ты только знал, как мне это надоело! Но этот телефон, помимо цепочки, которая висит у меня на шее, вторая память о тебе. Так что мне бы хотелось, чтобы он никогда не сломался. Жаль только, что красная лампочка твоего звонка больше никогда не загорится. А мне бы очень этого хотелось сейчас. Очень хотелось бы.
Я скучаю. Очень сильно. (Ну, вот и сказал! Сразу легче стало.) Но я надеюсь, очень надеюсь, что ты не скучаешь. Что ты сейчас там, где можно не скучать, что тебе больше не больно. Когда я думаю о том, как тебе может быть хорошо там, мне сразу становится легче, и я очень радуюсь за тебя. Иногда это помогает, а иногда – нет. Но это ничего. Я хочу быть сильным, чтобы ты мог гордиться своей временной Жертвой. Раньше я хотел стать похожим на Сеймея, а теперь уже не хочу почему-то. Теперь мне хотелось бы просто быть собой. Я Аояги Рицка. И я буду всегда помнить об этом.
Ну вот. У телефона садится батарейка. И скоро я останусь в темноте. А мне ещё так много хотелось тебе сказать. Записать, пока не забыл.
Я не хочу сидеть в темноте. Не потому, что мне будет страшно, как было в детстве. А потому что… Да ладно. Это неважно.
Спокойной ночи, Соби».
Рицка закончил писать и захлопнул телефон. В первую секунду было очень темно, а потом, когда глаза немного привыкли, Рицка подумал, что, пожалуй, не всё так плохо. Он уже давно не боялся темноты и даже любил её, потому что темнота и ночь – это время призраков. Призраков тех, кого он любил. Призраков, в которых он не верил.
Но он не хотел темноты, потому что внутри у него и так было слишком темно, и сердце его жаждало света и тепла, а еще, наверное, немножко хотелось нежности. Это было то, чего ему так недоставало всегда. Но, когда появился Соби, он смог забыть на время о том, чему ему не хватало. И тогда ему снова стало казаться, что мир его огромен и полон до краев. А теперь, когда Соби больше не было, он снова вспомнил. Что это не совсем так.
«Привет, Соби. Мне очень нравится писать тебе. Не потому, что я обманываюсь и верю, что ты снова жив. А потому, что я могу снова чувствовать тебя. Я не знаю, связь это или ещё что. Вообще, вся эта связь всегда казалась мне какой-то дурацкой выдумкой. Она как будто подразумевает: «Вот он. Тот человек, которого ты должен любить». А я никому ничего не должен. Я люблю, потому что люблю. А не потому, что связь.
Для меня связь – это цепь, которая висит у меня на шее. Ты подарил её мне не потому, что так нужно было. Не потому, что тебе приказали. Ты подарил потому, что я что-то значил для тебя. И именно это мне и дорого.
Прошло уже почти два месяца с того дня, как ты умер. И уже почти пришла весна, которую я так ждал. И как всегда бывает, когда приходит что-то, чего очень ждёшь, становится как-то пусто. И не знаешь, что делать дальше. И не знаешь, чего ещё ждать. А ведь это, оказывается очень важно – ждать чего-то.
И теперь мне нужно придумать, чего ждать дальше. Пусть это будет запланированная поездка в Хаконэ. Ты просто не представляешь, как надоело мне в Токио. Мне хотелось бы туда, где всё напоминает о тебе, хоть это и может оказаться больно. Но всё равно хочется чувствовать тебя. Я очень боюсь перестать чувствовать. Такое бывает иногда. Я просыпаюсь среди ночи и ясно ощущаю, что тебя нет. А иногда ощущаю тебя так сильно, как будто ты стоишь за моим плечом. И мне хотелось бы, чтобы таких моментов было как можно больше. А в тех местах, где мы были вместе, где даже были счастливы, ощущение тебя должно быть острее. Я очень надеюсь на это.
А вот Сеймей, похоже, не очень-то хочет возвращаться в Хаконэ. Когда я пытаюсь напомнить ему об этом, он всегда старается поменять тему. Он стал проводить всё больше времени с Нисеем, который уже почти живёт у нас. Иногда Сеймей уходит с ним куда-то на всю ночь, а под утро возвращается усталый и злой. Может, у них случаются какие-то битвы, связанные с Семью Лунами или ещё с чем. Я не хочу вникать во всё это. Я сейчас стал неожиданно далёк от всего этого. Я смотрю на людей, которые живут обычной жизнью и просто радуются этой жизни. И мне хотелось бы стать хоть немного похожим на них. Хоть это и не всегда получается.
Почти всё время я провожу в этой комнате. Иногда, если выдаётся хорошая погода, гуляю по саду. И мне как будто ничего и не нужно. И в то же время как будто чего-то смертельно не хватает.
Иногда мне хочется чем-то заполнить эту пустоту. Но, наверное, есть вещи, с которыми просто нужно смириться. Как я смирился с тем, что сакура в моём саду в этом году не зацветёт. И хоть я и не привык просто так мириться с чем-то, наверное, быть взрослым – это принимать то, что от тебя не зависит и то, что ты уже не можешь изменить. Быть взрослым – это значит прекратить уже, наконец, думать о том, что было бы, не скажи я тебе тогда: «Поворачивай обратно».
Я не буду думать об этом. Я не хочу думать об этом. Потому что иногда это бывает так больно, что я даже дышать не могу. Как сейчас, например.
Поэтому, наверное, хватит на сегодня. Скоро я пойду спать. Только фотографии посмотрю и сразу лягу. Спокойной тебе ночи, Соби».
«Привет, Соби. Вот и наступила весна, зазеленели кусты и скоро на них распустятся крупные розовые бутоны. Но у меня почему-то нет ощущения, что зима закончилась. На улице стало совсем тепло, а я всё никак не могу согреться.
Сегодня я попытался поговорить с братом о предстоящей поездке в Хаконэ. И он пообещал, что скоро решит этот вопрос. Прямо так и сказал. И таким официальным тоном, что я даже немного растерялся. Он стал какой-то странный в последнее время. Мы редко видимся, хоть и живём в одном доме. Он стал реже приходить к ужину. И завтрак пропускает, потому что был где-то всю ночь. Наверное, он очень занят. Но я не хочу знать, чем. Потому что уверен, что это что-то нехорошее. И он тоже знает, что я не одобрил бы этого, поэтому избегает меня. Я не буду винить и осуждать его. Я только надеюсь, что с ним ничего не случится.
И если он не захочет ехать со мной в Хаконэ, мне придётся поехать одному. Но если я уеду, кто будет ухаживать за мамой? С приближением весны её здоровье сильно пошатнулось. Мне приходится самому готовить, чтобы покормить её. Ты бы, наверное, долго смеялся, понаблюдав за моими кулинарными «успехами». А может, даже научил бы меня чему-нибудь. Жаль, что это уже невозможно. Но многое из того, что я готовил для мамы, я почерпнул из наблюдений за твоей готовкой. Надеюсь, скоро мои навыки улучшатся.
После того, как ушёл папа, врачи прописали маме какие-то странные лекарства. Она может проспать от них целый день, а к вечеру встаёт вялая и рассеянная. Она стала многое забывать. Иногда мне кажется, что она совсем не узнаёт меня и Сеймея. Я очень волнуюсь за неё. При таком её состоянии переезд в Хаконэ невозможен. Но мне хотелось бы съездить туда хоть на один денёк. Хоть только один раз побывать на твоей могиле и положить на неё цветы. По-моему, это не так уж много. И это последнее, что я мог бы сделать для тебя. А мне очень хотелось бы что-нибудь сделать. Хоть что-нибудь для тебя.
Я теперь могу вспоминать тот день. Тот – это когда ты умер. Я вспоминаю все подробности нашей последней встречи, а раньше почему-то не мог. Как будто что-то заклинивало у меня в мозгу, и я сразу начинал плакать. Теперь я могу думать об этом, но по-прежнему не могу избавиться от чувства вины. Если бы у меня появилась возможность прожить тот день заново, я совсем по-другому бы вёл себя. Потому что за время, прошедшее с твоей смерти я много думал, и чего только не передумал. Я осознал многие свои ошибки. И сейчас я мог бы многое тебе сказать, чего не мог сказать раньше. Оглядываясь назад, я вижу только вспыльчивого ребёнка. Наверное, я много раз заставлял тебя понервничать из-за своей глупости. Ты ведь не сердишься, Соби? Я очень боюсь иногда, что ты обижен на меня. Я не знаю, можно ли обижаться там, где ты сейчас, поэтому пишу на всякий случай: «Прости меня». Это то, что я не смог сказать тебе тогда в машине. И ещё я не смог тогда ответить на твой вопрос… Ты ведь помнишь, какой вопрос?! Ты тогда обиделся, я знаю. И мне так жаль. Если бы у меня была возможность снова увидеть тебя, я бы, наверное, тысячу раз повторил своё «прости». Прости, Соби. Ты ведь простишь, правда?
Я знаю, ты хотел бы, чтобы я продолжал жить. Без тебя. Не оглядываясь назад. Ты говорил, что эгоистичен, но для меня и только для меня ты мог становиться другим. Сейчас я хорошо понимаю это. И я живу без тебя, но не уверен в том, жизнь ли это. Я могу сказать, что живу без тебя, но памятью о тебе. И я очень рад, что у меня есть хотя бы это. Если бы у меня не было этой памяти, я точно не жил бы. А с ней я могу согреться, могу поверить.
Сегодня я даже познакомился с нашими соседями. Когда я вышел погулять в сад, они проходили мимо нашего дома. Мальчик и девочка чуть младше меня. Когда я разговорился с ними, то узнал, что они двойняшки и им по тринадцать лет. А когда я сказал, что мне четырнадцать, они очень удивились. Сказали, что выгляжу я намного старше. Они даже пригласили меня к себе в гости, и я даже захотел пойти. Было очень приятно поговорить с ними. А потом я сразу вспомнил, как Юйко звала к себе меня и Яёя. А ещё тебя. И мне снова стало нехорошо. Я всеми силами стараюсь улыбаться, потому что знаю, что ты хотел бы этого. Но иногда я так скучаю по тебе. Так сильно, Соби. И тогда я начинаю рыться в своей памяти, потому что это единственное, что связывает тебя со мной. Я просто закрываю глаза и пытаюсь представить твоё лицо. Я стараюсь делать это каждый день, чтобы удерживать тебя в памяти. Потому что очень боюсь, что однажды, закрыв глаза, не смогу вспомнить тебя. Пожалуй, это единственное, чего я могу ещё бояться.
Но иногда случается так, что без помощи фотографии я не всё могу вспомнить. И твои черты начинают ускользать от меня. И твоё лицо становится расплывчатым, как будто размытым водой. И ты становишься как будто дальше. Отдаляешься медленно, словно уплываешь».
И Рицка вдруг перестал писать. Его рука оставалась лежать на столе, сжимая ручку, которая только изредка подрагивала в холодных пальцах. Ему на миг показалось, что он видит что-то очень ясно, и сразу захотелось сосредоточиться только на этом, прищуриться, чтобы разглядеть это что-то и запомнить.
«Мой маленький призрачный остров памяти. Позволь мне уплыть вместе с тобой. Я пытаюсь разглядеть тебя, но слёзы снова и снова застилают мне глаза. И ты из-за этого как будто в тумане. Маленький остров, плывущий в бескрайних волнах океана. Океана моей памяти. Остров, на котором я был счастлив. Забери меня с собой. Мне уже так трудно различать твои черты. Не уходи. Не оставляй меня одного среди этих холодных бушующих волн. Я смотрю на воду, но не вижу совсем ничего».
продолжение следует...
-
-
02.12.2009 в 22:29Письма очень хорошие)))
-
-
02.12.2009 в 22:46А если серьёзно, то очень «берущая за душу» глава, и я действительно с трудом сдерживала эмоции. Я так понимаю, что Соби остался жив, но по какой-то причине не может встретиться с Рицкой. И ещё (с надеждой
-
-
02.12.2009 в 23:01За это огромное вам спасибо!
-
-
02.12.2009 в 23:43А еще я упрямее Рицки, ибо не верю в смерть Соби. Знаю, что глупо, но... Сил нет их разлучать. Соби, вернись, ты нужен Рицке!
-
-
03.12.2009 в 00:15как будто сами переживали подобное-
-
03.12.2009 в 12:17-
-
03.12.2009 в 13:03-
-
03.12.2009 в 14:18чувствую себя садистомНо Рицка выберется из депрессии, он же сильный =)EStetKA, Уважаемый автор, вам бы следовало в «шапке» указать примечание: « впечатлительным ПЧ без салфеток или носового платка читать не рекомендуется». Если честно, я думала об этом ^^" Так что предупреждаю на всякий случай: в ближайших главах ничего хорошего не будет. Но вы не переживайте так, драмы не вечны)) Хорошее придёт, иначе я сама бы свихнулась это писать) Спасибо за прочтение и коммент =)
Таисия_Кошка, спасибо, я очень рада, что нравится ^___^ Только не плачте, а то меня совесть замучает)) Продолжение скоро будет)))
F@celess, я тоже упрямая) Если бы я поверила в смерть Соби, я бы просто не смогла писать дальше) Рицка тоже упрямый, так что всё будет хорошо))
Loki-trickster, спасибо большое
как будто сами переживали подобноебыло делоagito_stalker, спасибо))) Всё уже действительно написано и почти отредактировано))) Так что буду выкладывать потихоньку
-
-
03.12.2009 в 18:31-
-
03.12.2009 в 19:05Мой милый автор мое
Если бы я поверила в смерть Соби, я бы просто не смогла писать дальше я вас понимаю)))
-
-
03.12.2009 в 19:40Amaya_chan, спасибо за комментарий и за понимание)) но это ещё не конец, так что не плачте
-
-
03.12.2009 в 19:41-
-
03.12.2009 в 19:47-
-
05.12.2009 в 19:06Спасибо автору.
-
-
05.12.2009 в 19:08