"Молчание Агацумы Соби" - глава 2

[sans-amour]

Название: МОЛЧАНИЕ АГАЦУМЫ СОБИ
Фандом: Loveless
Автор: Darian Kern Rannasy
Бета: сам себе
Пейринг: Соби Х Рицка, прошлое упоминается
Рейтинг: PG-13
Жанр: Драма, ангст + флафф. POV нескольких персонажей.
Размер: полностью - миди
Дисклеймер: Не мое, не был, не состоял, не участвовал, не извлекаю.
Таймлайн: Глава 1 - начало истории и далее; Рицке 12 лет. Интерлюдия 1 - Рицке примерно 14 с половиной лет. Интерлюдия 2 - за неделю до того, как Рицке исполняется 16 лет. Глава 2 - примерно через полгода после интерлюдии 2, то есть Рицке 16 с половиной лет.
Контент: Глава 2 - Рицка нарушает клятву - и делает выводы.
Варнинг: Поток сознания в количестве. ХЭ. Возможно, ООС - это уж кому как. Наличие у автора ИМХО.

Глава 2

HOPELESS

Аояги Рицка

Часы слагаются в дни, дни – в недели, недели – в месяцы…
Я здесь, Соби. Я с тобой.
Свое шестнадцатилетие я встретил возле твоей постели. Налил себе немного вина в бокал, обмакнул в него палец и провел по твоим губам – у меня день рождения сегодня, Соби, выпей за меня. Ты услышал. Даже почти улыбнулся. Потому что я сказал это шепотом. Как странно, что кататоники не слышат громких голосов, но шепот достигает их сознания. По крайней мере иногда, особенно по ночам.
Это еще более странно, чем даже вид твоей головы, не касающейся постели. Она парит над изголовьем сантиметрах этак в пятнадцати. Синдром Дюпре, «воздушная подушка», вот как это называется. Я знаю, я читал. Но одно дело читать, а совсем другое – увидеть.
Пытаться пригнуть твою голову к постели было бесполезно. Она опускалась на подушку сама, когда ты засыпал. Кататония. Тогда еще – только кататония.
Однажды утром твоя голова не поднялась над подушкой. И глаз ты не открыл.
Кома-два по шкале Глазго. Глаза закрыты. Невнятные обрывки слов. Патологическое разгибание в ответ на боль.
Сколько же я всего знаю…
Почему я не знаю, как вернуть тебя?
Меня уверяют, что ты уже никогда не вернешься. Что я напрасно сижу возле тебя, напрасно стараюсь тебя держать. Кататоническая шизофрения. Дезориентация. Деперсонализация. Онейроидный бред.
Какое мне дело до терминологии!
Я здесь, Соби. И пока я с тобой, ты не потеряешься безвозвратно в себе самом.
Я верну тебя.
Тем, что еще осталось от нашей связи, я чувствую тебя. И знаю, что ты чувствуешь меня. Просто ты не можешь найти дорогу обратно.
Я найду ее для тебя.
Я здесь.
Я держу тебя в мире живых – даже когда забываюсь сном. Минами-сэнсей говорит, что я заменяю тебе всю аппаратуру жизнеобеспечения. Плевать я хотел на то, что он говорит. Просто я с тобой.
Массаж дважды в день. Я научился. Йоджи и Нацуо дразнятся – мол, самая мне дорога в массажисты, большую деньгу зашибать будешь, Рицка. Я даже не отшучиваюсь. Недавно Нацуо сказал, что видел Нисэя, и тот говорил, будто Сэймэй смеялся и называл меня эксклюзивной сиделкой. Я предложил передать ему, что если Сэймэй очень хочет получить по физиономии, то может и сам прийти. Разумеется, он не пришел.
Кё звонит каждый день. Каждый раз требует клятвенных заверений, что я сообщу ему, как только тебе станет лучше. Мне нечем его порадовать. Но каким-то образом я ухитряюсь не оставлять его в отчаянии.
Проделать тот же фокус с собой мне не удается.
Если бы наша связь была прочнее. Если бы я мог по ней войти в твой бред. Найти тебя в тебе. Найти и вывести наружу. Но это не в моих силах. Сэймэй мог бы, но не хочет. А и хотел бы – я все равно не подпустил бы его к тебе, когда ты абсолютно беззащитен. Нет… только не Сэймэй. Довольно уже и того, что он время от времени зовет тебя – думает, что я не замечаю. Мне страшно подумать, что будет, если ты его услышишь. Он ведь не пытается тебе помочь – только позвать. Такой, как есть, ты его вполне устраиваешь. Безвольная и безумная кукла.
А я не могу найти тебя. Только чувствую, что ты все еще здесь. Где-то там, в лабиринтах твоего сознания ты все еще есть. Но ты заперт в них – а у меня нет ключа.
Когда-то я поклялся себе, что никогда, ни при каких обстоятельствах не открою твой дневник, не прочту его. Ну, и чего стоят клятвы?
Если твой дневник поможет мне найти тебя, если даст мне ключ – ничего они не стоят.
Я открываю толстую тетрадь в потрепанной обложке.
Это не дневник в обычном смысле слова.
Нет, в нем полно и записей «Сегодня я…» – такой дневник я и сам чуть было не завел, когда боялся все забыть. Но эти записи я пролистываю, почти не читая. Мне нужны другие. Те, в которых ты говоришь сам с собой. Говоришь о том, о чем всегда молчал.
Я читаю твое молчание, Соби.
Читаю, чтобы найти тебя.

«… Не обращайся со мной, как с человеком. Обращайся со мной, как с вещью. Вещи не чувствуют, Рицка. Ничего не чувствуют. Вещам не больно. А я так устал от боли.
Это разве что Кё меня вечно теребит: «Соби, тебе нравится жестокое обращение? Так ты мазохист? Тогда обращайся ко мне – так отделаю, что больше не понадобится». Определенно, надо быть Кё, чтобы додуматься до такой ерунды. Я не мазохист. Я настолько не мазохист, что ты даже представить себе не можешь.
Ненавижу боль.
С самого начала ненавидел, а теперь – вдвойне.
Потому что она предала меня.
Боль обдирает с человека все. Одежду. Кожу. Плоть. Обнажает до костей. А потом – до мозга костей. И глубже, до сокровенной сути. Перед болью мы все голые, одетых нет. Голые, открытые, откровенные – там, внутри, совсем внутри, глубинным естеством. Мазохисты это отлично знают. И им это нравится.
Те, кому это не нравится, кто никогда не был и не будет мазохистом, знают это еще лучше.
Одной из первых книг, прочитанных мною по-английски, была «Казино «Ройял»» Флеминга. Меня после нее трясло неделю. Вот этот страх Бонда – он не боли боялся, не пытки. Он боялся единения с палачом. Того слияния, когда пытуемый начинает говорить не потому, что не может больше переносить боль – а потому, что не может не открыться палачу. Обычные люди читают и пожимают плечами – да ерунда, как такое может быть…
Я знаю – как…
Нежеланное единение. И все же – единение. Пусть и навязанное – но боль лучше пустоты. Пока больно – живой.
Какие же мы все оптимисты все-таки, с ума сойти можно…
Особенно в детстве.
Нам так хочется… нет, даже не справедливости – логики. Связи результата с причиной. Хорошо выучил уроки – написал контрольную на «отлично». Объелся – будет болеть живот. Перебегал улицу на красный свет – попал под машину. Много тренировался – стал сильнее. Дети – страшные рационалисты, им подавай логику. Смысла они хотят. Власти над судьбой. Ребенок слаб, беззащитен – и он хочет знать, как победить этот мир, как не дать ему уничтожить себя. Знать, что и во имя чего он делает. Во имя чего и зачем терпит. Не тратит карманные деньги – чтобы потом купить плейер. Безропотно ходит на занятия ненавистного кружка – чтобы мама разрешила завести котенка. Пьет горькое лекарство – чтобы прошла болезнь. Нам надо знать, что наше страдание не напрасно, не впустую, что наша боль имела смысл.
Моя боль смысла не имела.
Я не любил Минами Рицу… или все же любил вопреки всему? Не знаю. Но я ему верил. Он был центром моего мироздания. У меня никого больше на всем свете не было. Я стану его Бойцом – это разумелось само собой, как вода, как воздух…
Оказалось, что нет.
Боль проникла так глубоко внутрь, в самое сокровенное – я и не знал, что внутри у меня что-то такое есть, что до него можно дотянуться…
Она предала меня.
Потому что была напрасной.
Потому что меня отдали.
Боль потеряла смысл.
Бывает ли односторонняя связь?
Хлопок одной ладони.
Познакомься с пудингом, Алиса.
Агацума Соби, это пустота. Пустота, это Агацума Соби. И некому сказать: «Слуги, унесите пустоту».
Хлопок одной ладони.
Боль требует открытости – полной, предельной, запредельной, беспредельной. Правды она требует. А сама лжет. Легко ли верить людям, если даже боль может лгать?
Но тебе я верю.
И никогда больше не попрошу поступать со мной, как с вещью. Потому что тебе от этого больно – а боль лжет, Рицка, кому это знать, как не мне. Тебе слишком много лгали. Все, даже и я. Но от этой, самой глубинной и самой предательской лжи я тебя избавлю.
Я люблю тебя, Рицка…»

«… У меня был мой маленький личный ад, и я в нем жил. А потом он меня предал. Может, именно поэтому в чужом аду оказалось легче. В чужом аду я был почти счастлив. Иккю неправ – в мир дьявола войти проще простого. Достаточно, чтобы дьявол оформил на тебя запрос.
Я ведь знаю, почему ты выбрал именно меня, Сэймэй. Всегда знал, с первого же боя. Ну да, ты был талантлив, и тебе не терпелось – зачем ждать, когда появится твой Боец! Мало ли где его носит и когда он обнаружится? Что же, так и терпеть, изнывая от невозможности действия? Конечно, проще взять себе на время «чистого» Бойца. И пусть все знают, кто такой Аояги Сэймэй! Пусть завидуют!
Да, но я ведь не единственный «чистый» Боец, на мне клином свет не сошелся, выбор у тебя был. Но ты настаивал – и я знаю, почему.
Потому что из всех Бойцов я единственный был заточен под боль и раны.
Испытывать боль, принимать на себя раны – дело Жертвы, а не Бойца. Ты всегда боялся боли, Сэймэй. Со мной ты мог ее не бояться.
Как же ты меня за это ненавидел…
Ты никогда не принимал на себя раны и боль. Никогда не исцелял меня после боя. Никогда не делился силой. Ты отдавал приказ – и на этом твое участие в бою заканчивалось. «Непобедимая пара – Аояги Сэймэй и Агацума Соби»… вот только парой мы не были, хоть ты и врезал в меня свое имя, чтобы активировать связь. Я был сам себе Боец и сам себе Жертва. Я должен был справляться сам – и попробовал бы я не справиться! Даже если я допускал просчет, и на тебя надевали оковы, ты засчитывал мне это за поражение – и заставлял расплачиваться. Ты наказывал меня за такие «поражения» – и вымещал на мне победы. Чем дальше, тем больнее. Потому что наша слава росла – а ты знал, что твоей доли в этих победах нет.
Это преследовало тебя, как жестянка, привязанная к хвосту. Ты метался от поединка к поединку, бросал вызов за вызовом, желая самоутвердиться – и каждая новая победа тянула тебя вниз, вниз, вниз…
Ты знал, что я понимаю это. Не могу не понимать. И ненавидел меня за мое понимание вдвойне. А еще ты делал все, чтобы выбить его из меня.
Наказания, унижение – чтобы я не просто склонил голову, а разучился ее поднимать. Чтобы забыл, что у меня есть своя воля. Что моя, а не твоя воля выигрывает битвы. Что я могу сражаться без приказа. Что я и вообще могу что-то делать без приказа.
Убедить меня, себя, всех… но в первую очередь себя. Убедить, что это ты здесь главный – а значит, и мои победы принадлежат тебе.
И все равно ты бесился, чем дальше, тем больше.
А я… я был почти счастлив. Несмотря ни на что. Потому что я был тебе нужен. В мире дьявола такое забавное счастье – кому рассказать, ведь не поверят. Я и сам не верю.
Ты ненавидел меня, я это знаю. И почему – тоже. А еще я знаю, зачем ты приставил меня к Рицке.
Да затем, чтобы никто не догадался, что ты жив!
Всем известно, что делается с Бойцом, у которого погибла Жертва. И если Боец жив, не лежит в коме, не сошел с ума – полно, в самом ли деле его Жертва приказала долго жить? Особенно такой Боец, как я, дрессированный на полное подчинение. А вот если Боец с ходу нашел себе другую Жертву, да вдобавок кровного брата прежней, его будут презирать, но никто не удивится. Ты не мог рисковать тем, что меня поставят в пару к другой Жертве. Вдруг она окажется достаточно сильной, чтобы установить со мной связь? Вдруг ее сила возобладает? А вдруг это окажется Рицу-сэнсей? Вот уж кто спал и видел, как бы меня вернуть. Потерять Бойца, оказаться разоблаченным… нет, на это ты пойти не мог. А Рицка еще совсем ребенок, он не обучен. Его ты не опасался. Все было рассчитано. Даже то, что он любит тебя, верит всякому твоему слову. Его так легко убить – и желательно чужими руками. А еще лучше, если не просто убить, им можно распорядиться и повыгоднее. Выпить его силу, владея его Бойцом… из посторонней Жертвы силу так просто не вытянешь, но Рицка – твой брат, и ты рассчитывал, что он поддастся добровольно… да, ты рассчитал все. И отдал мне приказ.
Тебе бы и в страшном сне не приснилось, как я им воспользуюсь.
Ты велел мне служить Рицке, подчиняться ему, сражаться за него. Установить с ним связь, чтобы все было, как полагается. Я и установил – но способ выбрал на свое усмотрение.
Я солгал Рицке – любить его ты мне не велел. Я сам заклял себя на любовь. По своей воле. Это был мой единственный шанс противостоять тебе и защитить его. Хотя бы его. Мальчишку, хладнокровно обреченного тобой на смерть или съедение. Твоего брата, Сэймэй, будь ты проклят!
Я люблю его. И не только потому, что так мне велит мое же заклятие.
И бесись теперь, сколько душе угодно…»

«… Что бы я ни писал в этом дневнике о боли, это все равно неполно. Ненавижу боль. Но я люблю само это слово, оно такое… забавное. Боль – это то, чем я дышал столько лет, а Зеро не испытывали ее никогда. Но мне иной раз сдается, что думая о ней, я в чем-то ближе к Нулям, чем к нормальным людям. Зеро не знают боли. Они понятия не имеют, что подразумевают под этим словом нормальные люди. Так вот – кажется, я тоже не понимаю, пусть и по другой причине…»

«… Сэймэя я никогда не любил – даже так, как Рицу-сэнсея. Я был ему нужен, этого с меня хватало. Или же я думал, что хватало. Я служил ему. Он был моим богом. Но иерофант не обязан любить божество, которому служит…»

«… Заклясть себя на любовь к двенадцатилетнему мальчишке.
Заклясть себя на жажду в пустыне рядом с источником, из которого нельзя черпать.
Поцелуй перед боем, объятие кожа к коже, если кто-то из нас ранен или болен – и ничего больше. И вот пусть только попробует хоть кто-то при мне заикнуться, что возраст легального согласия – тринадцать лет! Слышать об этом не желаю. Речи идти не может – до шестнадцати, самое малое. Повторения моей истории не будет. Даже частичного.
Будет ожидание.
Да, я знаю, что могу и не дождаться.
Что ты можешь встретить своего одноименного Бойца и передумать, решить, что я тебе не нужен. Ты говоришь, что этому не бывать, но это твое право. И я не встану между вами.
А еще ты волен полюбить кого-то другого. «Между устами и чашей всегда найдется место для несчастья» – помнишь эту европейскую пословицу? Я сохраню тебя от любого несчастья, Рицка. Если нужно будет – от себя самого. Между устами и чашей пролегают четыре года, а за это время многое может случиться.
Я знал это с самого начала.
Я был готов к терзаниям жажды, к мукам ожидания.
Это к радостям ожидания я не был готов.
Откуда ты узнал, когда у меня день рождения? Кажется, я упомянул при тебе как-то раз… или нет? Впрочем, было бы желание, а узнать можно. В любом случае, я о нем, как всегда, привычно забыл. Слишком уж глупо самому себе покупать подарок на день рождения. Особенно если знаешь, что он окажется единственным. Проще не помнить.
Я и не помнил, и ждал тебя у школы, как и в любой другой день. Когда ты вышел мне навстречу, у тебя было в руках что-то большое, прямоугольное. И еще букет кленовых листьев.
-- С днем рождения, Соби, -- сказал ты и протянул мне букет и подарок.
Это был набор акварельной бумаги. И не той, что продается в магазинах школьных принадлежностей, пусть даже и самой лучшей. Профессиональная бумага. Того формата, которым я обычно пользуюсь. Моего любимого сорта. Я представил себе, как ты протягиваешь продавщице стащенный у меня листок и говоришь серьезно, по-взрослому: «Будьте добры, мне вот такую, пожалуйста».
О ками всеблагие…
Последний подарок на день рождения я получил за три дня до смерти родителей, игрушечную пожарную машину с выдвигающейся лестницей, и было мне тогда шесть лет. А потом… ну от кого мне было ждать подарков? От Минами Рицу? От Сэймэя? Разве что от Кё, но я никогда не подпускал его к себе настолько близко, до тебя я вообще не умел подпускать к себе людей…
Я стоял, прижимая к груди бумагу и кленовые листья, и у меня тряслись руки.
-- Я угадал? Тебе нравится? – тревожно спросил ты.
-- Очень! – ответил я хрипло и так решительно, что ты засмеялся.
Если ты изберешь другого Бойца, если ты полюбишь не меня, если даже мир рухнет, это минута навсегда останется со мной.
Именно тогда я окончательно понял, что заклятие мое уже давно не при чем, что я просто люблю тебя.
А еще – что я ничего не понимаю в любви. Почти ничего.
Странно, ты всегда спрашиваешь, что такое любовь, всегда хочешь добраться до сути – но вот как раз ты и понимаешь, что это такое.
А я…
Если бы совсем не понимал, не смог бы себя заклясть, не смог бы потом просто полюбить… но я не умею, Рицка, не знаю, как. Не у кого мне было научиться. Ведь не у Минами-сэнсея, в самом-то деле, не у брата твоего…
До чего же несправедливо! Рисовать надо учиться. Стрелять надо учиться. Еду готовить, и то надо учиться. А любить учиться не надо? Любить каждый дурак может? Да с какой стати! Кто это сказал такую глупость?
На самом деле любить учатся. Всю жизнь.
Я не был готов к этой радости – учиться любить…»

«… Я – предатель.
Я отпустил Сэймэя. Помог ему сбежать.
Я не мог не исполнить его приказа.
Потому что не мог позволить ему остаться и вливать отраву в твое сердце! Мне оставалось или убить, или отпустить его – но смерти его ты не хотел, и я…
Я испугался, Рицка.
Хорошо еще, что это был не первый раз. Тогда это был даже не страх. Что-то более жуткое, нерассуждающее, невменяемое. Я услышал голос Сэймэя – и мир остановился. А потом не было ничего…
Не помню, как дошел до тебя, ничего не помню. И как сидел на полу, глядя в никуда. И что я вообще тогда говорил, о чем просил, чего хотел, уткнувшись лицом в твои руки… в твои связанные руки.
Это меня отрезвило – хотя бы отчасти.
Боец. Тряпка. Слякоть. Позорище.
Но окончательно меня привел в чувство ключ. Тот самый ключ, который ты сделал для меня.
Я всегда говорил, что боль достигает самого сокровенного… но твое доверие рассекает душу глубже, чем пытка. Оно проникает в самую сердцевину. Туда, где даже боли вход воспрещен.
Ты ведь знал, что я лгу тебе – и все равно доверял, несмотря на ложь. Ее ты просто отметал, как что-то несущественное. Ты доверял мне – несмотря ни на что.
А значит, я не мог обмануть твое доверие – несмотря ни на что.
И все же я обманул его. Я снова позволил себе испугаться.
Тогда, в первый раз, это был слепящий ужас – от звуков голоса Сэймэя. От сознания, что этот голос все еще имеет надо мной власть. Трижды ненавистную и четырежды нежеланную. А значит, он все еще может приказать – и я окажусь у ног Сэймэя, стоит ему только за поводок дернуть, окажусь раньше, чем пойму, что творится… а ты, Рицка, он же не пощадит тебя, это было предельно ясно… и если он прикажет мне что-то сделать с тобой или хотя бы не вмешиваться, пока он…
НЕТ!
Твое доверие.
Ключ в моей ладони.
Я держался за него.
Я сжимал его в руке, когда предавал тебя во второй раз.
То, что Сэймэй говорил тогда, почти и не было заклинаниями, слишком много ему пришлось потратить в схватке с Зеро… но словам не обязательно быть заклятиями, чтобы иметь силу. Слова всегда имеют силу. Особенно если они верно нацелены. А он нацелил их верно – прямо в сердце.
«Отчего ты не хочешь любить меня таким, какой я есть? Заставлять человека быть таким, каким ты его хочешь видеть – это не любовь». Отличная ловушка. Несмотря на всю банальность – а может, как раз благодаря ей. Взрослые поскальзывались на этом склоне – а ведь ты еще ребенок! «А вот я буду любить тебя всегда, любым – и мне все равно, «настоящий» ты Рицка или нет». И он посмел сказать это тебе! Тебе – кого родная мать считает кукушонком, подменышем! Безупречный расчет. Надо быть совсем уже бесстыжим созданием, чтобы ничуть не пойматься на такое – тем более на твоем месте. «Неужели ты не можешь меня простить? Слова убивают, как пули, подумай об этом…»
Не всякий взрослый справился бы. А ты сумел. До каких пор я буду считать тебя маленьким?
«Я люблю тебя, Сэймэй – но я сержусь на тебя. Я простил тебя – но это не значит, что ты можешь вытворять все, что вздумается».
Простить – совсем не то же самое, что попустить. На этом спотыкались люди намного старше тебя. А ты – нет. Попускать Сэймэя ты не собирался.
А я…
Ты справился, сумел, смог. А я…
Твой ключ был в моей ладони, когда я умолял Сэймэя замолчать, не мучить тебя. Когда кричал тебе, превозмогая приказ: «Не верь ни одному его слову!» И когда я сорвался, он тоже лежал в моей руке.
А я сорвался.
Я знал, чего тебе стоила эта встреча. Твой разговор с тем, кого ты любил и кому верил. Твое противостояние. Ты был на пределе. И я испугался.
Я просто не знал, что еще может прийти Сэймэю в голову. Какая еще мерзость сорвется с его уст. Какую еще отраву он станет вливать в твое сердце. Оно и так переполнено ядом – не окажется ли еще одна капля смертельной?
Что, если он все же сумеет сломить тебя?
Он и попытался – сломить, посеяв между нами рознь. Сделав вид, что мог бы отобрать меня у тебя прямо сейчас, да вот только расхотел.
И вот на этом я сломался. Я испугался, что ты все-таки не выдержишь.
Я еще мог бы сопротивляться его приказу – хотя всю силу, что у него оставалась в тот миг, он вложил в свое веление. Мог бы. Но не стал. Сдался. Пусть уходит с глаз долой – лишь бы сейчас оставил тебя в покое. Пусть думает, что я совсем не могу сопротивляться, что его власть надо мной все еще безгранична – меньше знает, крепче спать будет. Пусть.
Я хотел спасти тебя. А ведь на самом деле я тебя чуть не погубил.
Потому что усомнился в тебе.
В твоей силе, в твоем уме, в твоей выдержке.
Сомнение убивает, Рицка. Я едва не убил тебя.
Когда я сказал, что ты уже не маленький и разберешься сам, я дал тебе силу разобраться. А когда запаниковал и отпустил Сэймэя – едва не убил. Если бы он напоследок вздумал сделать хоть что-нибудь, ему бы удалось.
Я предал тебя, Рицка. Предал своим страхом, своим сомнением.
Простишь ли ты меня хоть когда-нибудь?
Никогда.
Ты не простишь – потому что считаешь, что тут и прощать нечего.
«Тебе не противно быть рядом с предателем?»
«Не говори так! У тебя не было выхода. Ты что же, веришь всему, что Сэймэй тебе говорит?»
Не всему, Рицка.
Я предал тебя – но ты не видишь моей вины. У тебя хватает на это силы. Раньше я считал, что сила всегда жестока. Теперь я знаю, что это не так.
Власть развращает, а абсолютная власть развращает абсолютно? Ничего подобного. Ты получил надо мной абсолютную власть – и она ничего не смогла с тобой сделать. Ты оказался сильнее. Ты очень сильный, Рицка, ну как я мог не понимать этого? Сильнее Минами-сэнсея. Сильнее Сэймэя.
Я больше не буду об этом забывать…»

«…Абсолютная покорность – всего лишь одна из форм абсолютного упрямства. Последний оплот целостности. Последний бастион на страже души. Последняя стена и последняя защита от вторжения.
И если сомкнуть стену, она так легко становится ловушкой.
Ловушка, клетка, капкан.
Зверь, попавший в капкан, отгрызает себе лапу. А я бы не лапу, я бы пол-души отгрыз, и за потерю бы не считал, лишь бы она унесла с собой голоса из прошлого. Как же тяжело дается противостояние… »

«… Приказывай мне, Рицка. Хотя бы иногда.
Знал бы ты, как мне это нужно.
Знал бы ты, как я этого не хочу…
Да что там, я тебя даже просить об этом не хочу, тебе от таких просьб плохо. Хуже было разве что когда речь зашла о наказании. Вот уж о чем я тебя не попрошу точно. Никогда. Довольно и того, что я сдуру вообще упомянул о наказании. Спасибо, одного раза хватило. На всю жизнь запомню. Видел бы ты свои глаза! А ведь ты тогда и не понимал толком, о чем я говорю – до тебя уже потом дошло, когда ты спину мою увидел. И все равно я напугал тебя. Какой же дикостью тебе показались мои слова, а пуще того – мой спокойный голос. То, что я говорю о подобных вещах, как о чем-то естественном, как о бытовой норме. Но это и была для меня бытовая норма. Почти пятнадцать лет, сначала с Минами, потом с Сэймэем. Если бы я тогда уже знал, как тебе достается от матери, я бы поостерегся язык распускать. Никогда больше не заговорю с тобой об этом.
Но просить о приказах я вынужден.
Я не хочу.
Но какое значение имеет, чего я хочу или не хочу своим разумом!
Кнут без пряника. Именно так это назвал Сэймэй. Почти пятнадцать лет боли и приказаний, Рицка. На тот момент три четверти моей жизни. Я заточен под подчинение. Оно вбито, врезано в меня на уровне рефлексов. Какая разница, чего я хочу или не хочу своим разумом, своей волей, всем своим естеством, если мои рефлексы считают иначе! Глупая фраза из дешевых порнушек – «тело предало его»… мое тело может предать нас обоих. Я слишком привык повиноваться прежде, чем думать, прежде всего остального. А за привычки приходится расплачиваться. После встреч с Сэймэем я живу в постоянном напряжении, оно сводит меня с ума – и все равно я до потери сознания боюсь, что привычный голос прикажет, и я повинуюсь ему раньше, чем пойму, что делаю. А тогда будет поздно для нас обоих.
Я не хочу, чтобы с тобой что-то случилось.
Рицка, я должен что-то противопоставить этому зову.
Но невозможно противопоставить теплое мягкому.
Долгу может противостоять лишь другой долг, более значимый. Приказу – другой приказ, более весомый. Привычке – только привычка. Я должен привыкнуть повиноваться тебе.
Приказывай!
Вели, запрещай, требуй! Приказывай мне.
Помоги мне, Рицка.
Пожалуйста.
Я поступал с тобой нечестно. Сколько раз я провоцировал тебя приказывать! Да еще и, бывало, говорил себе, что вот Сэймэй бы на твоем месте со мной управился. Управился? Да он бы меня растоптал. Я никогда не хотел бы, чтобы он оказался вдруг на твоем месте. Не хотел бы и не хочу. Именно поэтому мне и нужно, чтобы ты, именно ты управился со мной. Чтобы приказу моего прошлого заступил дорогу твой приказ.
Я не хочу мучить тебя этим, не хочу! Я так стараюсь не просить тебя, стараюсь справляться сам, но получается плохо, я то и дело срываюсь. И казню себя потом немилосердно за каждый срыв. Когда я вынудил тебя проколоть мне уши, я тоже сорвался. Никогда не прощу себе. Но ты удержал меня на самом краю. Шрамы на спине, надпись на горле. Ты тоже оставил на мне свой след. Выбранный мною. Желанный мне. Сколько раз он помог мне не потерять себя, не сдаться прошлому!
Оно такое тяжелое, Рицка. Душа моя, сердце мое, каждая моя мысль, вся моя суть летит к тебе – а прошлое пригвоздило меня, словно булавка бабочку… какой уж тут полет! Дрыгай крылышками, сколько угодно, Агацума Соби, все едино не разлетишься… но там, где невозможно летать, можно ползти. Ползет бабочка, лапками перебирает, вот прямо с булавкой внутри и ползет, и коробку за собой тащит… чуть живая, а ползет… к тебе, Рицка… к тебе… я доползу к тебе даже мертвым… сдохну, а доползу… нет, не сдохну, я тебе нужен… я не имею права сдохнуть…»

Довольно!
Это даже не середина тетради, там еще многое написано, но с меня довольно. Последние фразы дали мне ключ, который я искал.
Я откладываю тетрадь. Голова разламывается немилосердно. Ничего, потерплю.
Это я раньше думал, что «жгучие слезы» – всего лишь метафора, и притом дурная. Как бы не так. Они и правда жгучие. Горячие. Я знаю. Теперь знаю, хоть и не пролил ни одной. Они все остались во мне.
Соби, но какой же ты придурок! Почему ты молчал, почему? Ни разу ничего не сказал, словом не обмолвился!
А уж я-то хорош! Как же я мог проглядеть до такой степени очевидное? Как я мог думать, что мне противостоит только Сэймэй? Как я мог быть так слеп?!
Соби. Потерпи еще немного. Пожалуйста. Теперь уже и правда – немного. Потерпи, слышишь? Я тебя вытащу.
Но сначала…
Я вынимаю сотовый и набираю номер. Звоню я Йоджи, но отвечает почему-то Нацуо. Впрочем, так даже лучше – значит, они сейчас точно вместе.
-- Нацуо?.. Да, Рицка… Нет, пока без изменений… Слушай, мне нужна ваша помощь…

tbc